Адамантовый Ирмос, или Хроники онгона - Александр Холин

Поздравление Ангела неприятным осадком осталось на душе Никиты. Вроде бы, тот искренне радовался успехам подопечного, но в то же время юноша чувствовал себя рыбой, попавшей в сеть, которую рыбак рассматривает с разных сторон, размышляя вслух под каким видом, и с применением каких приправ следует приготовить пойманную живность на обед.

Конечно, Никите хотелось бы увидеть Ангела в числе своих друзей, если это относится к ангельскому чину. Мало ли, что Господь когда-то урезонил взбунтовавшиеся творения. Но ведь Он сам создал ангелов такими. А Денница был его самым любимым и сидел одесную, то есть по правую руку от Отца. Что же в действительности произошло там, в Царских Чертогах?

Если сам Саваоф выбрал в наказание Деннице блюсти землю, встряхивая искушениями и всяческими каверзами насельников этого царства, то, значит, лучше никого не нашлось. Не будь его, человек никогда бы не познал веяний ночи, и не сумел бы низко-низко пасть, чтоб высоко взлететь.

Именно так воспитывает человек свою душу. А, пройдя через сатанинское пламя онгона, познав все человеческие горести и радости самой недостижимой ипостаси развития – мудрости, каждый сын Божий сможет вернуться к Творцу и стать на Его Судилище достойным всяческих похвал и уважения.

Признаться, таким хотелось видеть Никите своего знакомого Ангела, но любой из нас с самого раннего детства хочет чего-то невозможного, таинственного и вкусного. А каким был Ангел на самом деле? Может быть, действительно заслуживал только порицаний, и связываться с инфернальными силами было истинно не по-божески.

С другой стороны Вседержитель никогда бы не разрешил взбунтовавшимся ангелам искушать своих сыновей, не будь у Него уверенности в положительном исходе. Многажды инфернальные силы доводили человека до кровавых и непотребных действий. Но, если ты поддался искушению, соблазнился, не устоял, не справился со своими же страстями – грош тебе цена и получаешь только то, чего стоишь.

Так причём же здесь инфернальные силы? В разных религиях земные священники в один голос утверждают, что именно проклятые ангелы снова начнут войну с Господом, стараясь захватить власть. Но Саваоф итак уже наделил их властью над всей землёй, а стать несотворённым Творцом никакой Ангел никогда не сможет. Уж это ангелы прекрасно понимают.

Только человеки все роли в надвигающемся Армагеддоне расписывают, распределяют и раздаривают по своим идеалам страстей и порочности, поэтому многогрешная земля уже которое тысячелетие ожидает Апокалипсиса. Будет ли он? Да, будет. Но только в том случае, если люди не научатся относиться друг к другу с настоящей Божьей любовью, с пониманием и научатся дарить окружающим радость существования. Если такого не получится, то предсказанный когда-то Иисусом зубовный скрежет услышит каждый из нас.

Христос – часть Бога – приходил на землю только затем, чтобы показать всю пустоту сражений за кусок золота или сиюминутную власть. Всё быстро кончается, всё пропадает. Не пропадёт только радость и любовь. Но они смогут ожить в сознании человека, если тот откажется, наконец, поклоняться Мамоне и требовать «хлеба и зрелищ!».

Вот и сейчас Никита оказался в каком-то уже сотворённом, но ещё не ожившем мире. Наверное, описание в Первой книге Бытия о том, как Саваоф носился в несуществующем мире, но существующий Сам, относились к такому вот состоянию материи, где оказался Никита.

Накатившая жгучими клубами тёмного тумана ночь высверкивала чёрными искрами, рассыпалась вокруг таким же фейерверком или черноносным салютом, прекрасно видимым, ощутимым, с физически ощутимыми вспышками чёрной радости. Где-то далеко, в самой сердцевине клубящегося мрака, будто в центре Вселенной, такими же красками пещерной темноты вспыхивала сверхновая.

Вспышка поражала густым цветом жирной темноты, заглушала реденький с проседью сумерк обволакивающего морока. Потом неожиданно рассыпалась или разливалась во все стороны такой же мерцающей чёрным сажей, будто снежинками или звёздным дождём из углеводородных звёзд с отрицательным бесконечным знаком.

Ворочающееся вокруг мироздание напоминало сцену театра, где темень в какое-то время набрасывалась на рампу, гасила её, и в отвоёванном пространстве подвижная часть сцены начинала крутиться, меняя декорацию. Вспышки чёрных огней прекратились. Вернее, из этих сполохов мелкой разменной монетой посыпались в декорацию Вселенной яркие, режущие глаз, звёзды.

Правда, их света всё равно не хватало, но мрак немного рассеялся.

Под ногами в густой высокой траве завозился ветер, играя тонкими стеблями, и вот уже вся ночь волновалась под его дуновением, будто гладь океана, раздосадованного, что после беспокойного дня поспать не дают. Пустота всё ещё не желала сдаваться, клубясь и наваливаясь всем телом на возникшую звёздную декорацию.

Но пространство ощутило выделенные ему рамки, размещалось в них, высветив самые яркие черты свои, расставив себя по заданным точкам и траекториями комет, отсекая, отвоёвывая у пещерных сгустков незаконно отнятое пространство.

Степь, очерченная тёмным неровным кольцом горизонта, где тёмно-светлое, хмуро-звёздное небо стремится слиться с нежной-грязной-мягкой-безжалостной землёю, пытается стереть проявившийся пояс, разделяющий верхнюю и нижнюю сферу, хочет вывернуть наизнанку, отменить его разделяющую власть.

Бешено ринулся ветер вдоль этой, закусившей свой хвост, змееподобной черты, пытаясь разорвать на части, распылить отпущенную ему частицу Вселенной, но разорвал только длинный тягучий мотив какой-то русско-калмыцкой песни, похожей на такую же нескончаемую линию горизонта. Разбросал слова, закрутил их жгутом стелящейся повилики и уже не понять: то ли степь жалуется кому-то на свою бесконечную кончину, то ли непроснувшийся голос будит степь заунывным отпечатком неотпечатавшейся нигде мелодии.

Вот уже расползаются во все стороны обрывки теней, а меж ними потянулись цепочки из колец времени, связывающие прошлое с будущим: что было? что будет? Только настоящее ещё не исполнилось. Оно зависло между существующим уже прошлым и будущим в инкубационном виде, решив самостоятельно определить время своего возникновения в пространстве.

Набрасываются тени голодной шакальей сварой на пряжу времени, выхватывают аппетитные куски, выгрызают кольца, растаскивают со свирепым урчанием кости столетий.

Тогда вспыхивает пространство, высвечивая будущее, прошедшее, настоящее, которое ещё не исполнилось… Не исполнилось, но решило всё-таки обозначится в Космическом хаосе.

Опять и опять доносятся непонятные звуки: знает ожившая Русская земля горечь, которой наполняют её от века. Которой она уже была и будет ещё наполнена до краёв. Помнит Русь, как тоскливо смотрят бабы вослед ушедшим мужикам, слышит незатихающий плач Ярославны, хранит гром сечи, сквозь который прорывается могутный голос князя Святослава:

«Мёртвые сраму не имут! За Русь!»;

«За Русь!», – подхватывает благоверный князь Александр;

«За Русь!», – вторят ему Ослябя и Пересвет.