Семья. О генеалогии, отцовстве и любви - Дани Шапиро

сперму, отчего в небольших с географической точки зрения регионах рождались десятки сводных братьев и сестер. Недавно я услышала от своего друга-писателя историю: пару десятилетий назад он был донором спермы — был он тогда бездомным, жил в машине, употреблял наркотики и находился под опекой государства. «Всю свою биографическую справку я выдумал, — рассказал он мне. — Гарвардское образование, член студенческой спортивной команды по теннису. Я пользовался спросом».

«Современного принципа информированного согласия не существовало», — говорил Дитрих со сцены аудитории.

Какие документы подписали мои родители? Хранили ли тогда записи или немедленно уничтожали? Я неоднократно пыталась выйти на связь с тремя детьми Эдмонда и Огасты Фаррис, которым было уже по семьдесят с лишним лет, но они на мои просьбы не ответили. Их сын, которого тоже звали Эдмонд, был певцом на Carnival Cruise Lines. Я знала, что мое письмо он получил, так как он по ошибке перенаправил ответ мне же, сопроводив коротким комментарием, адресованным своей сестре: «Сю, что думаешь?»

Позор, позор и еще раз позор, настоящее затмило прошлое, окутывая его пеленой злобы и оценочных суждений. Как не задаться вопросом, почему методы того времени считались правильными, безопасными? Мне было интересно, как отпрыски Фарриса оценивали деятельность своих родителей, которые вдвоем занимались медициной без лицензии и вне закона. Что они знали? Испытывали ли дети гордость за родителей? Переживали ли? Восприняли ли как катастрофу то, что об их отце забыли? Или, возможно, им были известны истории, подобные моей, но не имевшие счастливого финала?

«Не хочу прослыть презентистом», — говорил Дитрих. Презентизм — анахронистическое видение идей и точек зрения настоящего времени в интерпретации событий прошлого. Мыслить подобным образом достаточно просто. Я так и делала с того самого момента, как узнала правду о своем происхождении. Те первые месяцы были заполнены сначала неверием в то, что мои родителя вообще могли сознательно участвовать в таком обмане, а позднее злостью и сожалением, что они приняли те решения, которые приняли, хотя эти решения привели к моему появлению. Довольно долгое время я представляла себя на их месте как продукт конца двадцатого — начала двадцать первого века, со всеми биологическими, генетическими, историческими и психологическими инструментами, какие были мне доступны.

Но теперь я осознала, что у моих молодых будущих родителей ни одного из этих инструментов не было. В их распоряжении были лишь собственный страх, стыд, отчаяние и желание завести ребенка любой ценой. Взявшись за руки, они уходили во все более глубокие дебри. Обратного пути не было.

А после случившегося они сделали вид, что ничего не было. Они больше никогда об этом не говорили — ни друг с другом, ни с членами семьи, ни с друзьями. Моя мать — уже успешно забеременевшая — пришла обратно к своему гинекологу в кабинет, завешанный фотографиями знаменитостей. Чем тяжелее становилась я у нее в животе, тем больше росла ее уверенность, что я была ребенком своего отца. Как могло быть иначе? У матери всегда была замечательная способность искажать реальность по своему усмотрению. Скорее всего, о поездках родителей в Институт Фарриса гинеколог ничего не знал — или решил ничего не знать.

Из написанной в 1964 году Файнгольдом книги «Искусственное оплодотворение»: «При и. о.[73] ребенку никогда ничего не говорят». Это было, пожалуй, самое мучительное из прочитанного мной — работа, написанная тяжелым языком и самодовольным тоном. Файнгольд проявил педантичность, осветив такие аспекты, как «И. о. и публика», «И. о. и религия», «И. о. и закон». По ходу повествования подчеркивалась анонимность. Доктор описал, как обойтись без правовых вопросов отцовства, сразу после искусственного оплодотворения направив женщину к стороннему гинекологу, не знающему об искусственном оплодотворении.

«Для того чтобы суд не смог установить, что отец ребенка — донор, некоторые гинекологи смешивают сперму мужа со спермой донора. Некоторые полагаются на строжайшую секретность в отношении и. о., чтобы препятствовать решению вопросов в судебном порядке. Многие врачи направляют беременных посредством и. о. пациенток к гинекологу, который не посвящен в факт оплодотворения с помощью донора. Если гинеколог знает, что муж не является отцом новорожденного ребенка, с его стороны нечестно и незаконно заявлять мужа в качестве отца в свидетельстве о рождении… Хорошо известный и уважаемый автор по теме бесплодия настойчиво утверждает, что ложь во спасение — акт благотворный, гуманный. Он пишет: „Это нарушение подобно сжиганию на улице опавших листьев, чтобы они не рассыпались по соседской лужайке. Совершённое благо полностью нейтрализует нарушение закона“».

В день, когда я родилась, в свидетельстве о рождении записали имя папы. Милая моя радость. Ну вот, теперь сомнений нет, что он мой отец. На это ушло много времени. Было тяжело. Его имя стояло на первичном документе, удостоверяющем идентичность. Ложь во спасение, акт благотворный, гуманный, подобный сжиганию на улице опавших листьев.

46

В теоретической физике часто используется принцип «бритва Оккама», создание которого приписывают логику четырнадцатого века, чье имя он носит. Принцип гласит: «Не следует привлекать новые сущности без крайней на то необходимости». Позднее он был доработан сэром Исааком Ньютоном, писавшим в «Математических началах»: «Мы не должны допускать больше причин естественных вещей, чем истинные и достаточные для объяснения их явлений».[74]

Майкл выдвинул мне идею принципа «бритвы Оккама» в самом начале моих усилий, направленных на то, чтобы понять, что было известно родителям. Он рассказал мне, что в области науки этот принцип часто сопровождает формулировка: «Если есть два способа объяснить одно явление, следует выбрать тот, что проще». Сначала я противилась этой идее — скорее рефлекторно, в целях самозащиты. Ничто в моей истории не казалось простым, и довольно долго я чувствовала, что безопаснее будет сочинять хитроумные легенды про обман и интриги, так как они казались более подходящими для пережитой мной встряски.

Но научный метод в итоге помог мне обрести успокоение, найти нарратив — хотя я и перестала таковым доверять — для создания правдоподобной истории. Простейшим объяснением паломничества родителей в Институт Фарриса было то, что Эдмонд Фаррис был известен тем, что пользовался услугами доноров спермы. И точка. Методы лечения, инновации, дебри эвфемизмов оставим в стороне — это то, что делал Фаррис. И где бы на этой логарифмической линейке «самосознание против отрицания» мои родители ни оказались, знание было. Глубокое знание. Скрытое знание. В случае с матерью, думаю, изощренная диссоциация в отношении правды, кто я была такая и откуда я произошла.

Самое мучительное в моем открытии было связано с отцом — выявилась истинная причина его депрессии,