В тихом городке у моря - Мария Метлицкая

Потом спохватился, отругал себя, что не взял ни тряпку, ни воду, ни веник. Да и есть ли у Нинки веник? Навряд ли – Нинка и веник несовместимы. Из кармана достал носовой платок и, извинившись за неуважение и несообразительность, стал тщательно протирать фотографии, с которых еще нестарые и бодрые дед с бабкой с печалью и укором смотрели на внука.

Кое-как оттерев грязь, положил у подножия памятника гвоздики.

Вспомнил, что бабка их ненавидела, называя «цветами революции». Бабка любила пионы.

– Прости, баб! Ну уж что было. – Попрощался: – Пока, мои дорогие! Вы уж простите меня, дурака. – Сглотнув комок, застрявший в горле, пошел к выходу.

Припустил дождь; поежившись, Иван поднял воротник куртки и прибавил шагу – нога разболелась прилично, на сырость она всегда начинала болеть. Вот ведь зараза.

На Кунцевское приехал через час, могилу Велижанского нашел не сразу – вокруг как грибы выросли новые памятники. Памятник у Леньки, конечно, был – Машка поставила, догадался он. Или Ника… Кто их разберет? Не уверен, что с уходом Леньки они его поделили.

Вместо фотографии на камне был портрет – называлось это ручной гравировкой. Недавнее веяние. Но похож – на портрете Ленька был как живой. Вечная ирония в глазах, усмешка: «Ну как, братья и сестры? Разобрались? Разобрались во всем? Ох, нет, не уверен! А я вот свободен! От всего – в том числе и от вас, и от ваших разборок – вот кайф!»

Ленькина могила была чистой и ухоженной, не то что могила его стариков. Иван почувствовал острый укол совести. Впрочем, у него есть оправдание. А здесь – две вдовы. Есть, как говорится, кому последить. Молодцы, девки!

«Ну что, брат? – Он вгляделся в знакомое лицо. – Вот такие дела… Плохо мне без тебя, Ленька. Очень плохо. Нет, жалеющие есть! И сочувствующие присутствуют. А вот обсмеять некому. Некому принизить ситуацию, сделать ее незначительной, смешной и комичной: ой, инвалид! Хроменький мой, колченогий! Крепись, брат! Главное, чтобы на потенцию не влияло! А все остальное ерунда! Все правильно, Ленька. Все правильно! Не про потенцию, уж конечно! А про то, что я на двух, как ни крути, ногах. И при руках. И при башке своей глупой. И еще – живой. Я жив, а вот ты, Ленька, нет… Прости, брат, что разнюнился. Кретин я, согласен. Ну все, все! Беру себя в руки. И в ноги – ха-ха! И еще – скучаю я по тебе, Ленька. Сильно скучаю, Велижанский. Веришь?»

Провел ладонью по портрету в технике ручной гравировки, и ему показалось, что Ленька ему подмигнул.

Вышел из ворот кладбища, посмотрел в уже почти чистое голубое небо, закурил и снова пообещал Леньке и своим, что постарается – и за них в том числе. А то некрасиво как-то, неловко, ей-богу.

Долго раздумывал, звонить ли Машке. Позвонил. Она удивилась, вроде обрадовалась, но по ее голосу он почувствовал, понял, что подробностей она не хочет и его жизнь ей неинтересна. Когда это была та жизнь? Триста лет тому назад – он, Велижанский, их компания и ее, в общем, несчастье. Машка старалась побыстрее разговор и воспоминания окончить. К тому же ее дергали, и Иван слышал плач ребенка – ей было действительно некогда.

– Вань, прости ради бога! Дочь орет как подорванная, отит! Три ночи кричит – сил уже нет. Сейчас повезем в Семашко, в платную. Эти, которые из районки, ну просто кретины, веришь?

Он смутился и торопливо ответил:

– Да, да, конечно, беги!

Про обещанную ею работу – ни слова. Ну да ладно. Маша не попросила перезвонить, а уж заехать – тем более. Нет, все понятно, у нее новая жизнь. И кажется, в этот раз ей повезло. Ну и дай бог, настрадалась. Подросших Ленькиных девок посмотреть, конечно, хотелось. Но, видно, не судьба.

Он не удержался и поехал на Арбат. Этого, конечно, делать не стоило – проходя по знакомым переулкам и улочкам, еле сдерживал слезы. Вот где осталось его счастливая жизнь, счастливая и беззаботная.

Постепенно Ивана стали утомлять ежедневные выпивоны с Нинкой и бесконечные тягомотные разговоры про «несчастную и дурацкую жизнь». Да и не выход это был – отсиживаться у Нинки. Конечно, не выход! Нет, она была искренне счастлива – отстаивала дикие очереди за мясом: «А как же, у меня в доме мужик!» Варила несъедобные щи и рассольники, пыталась навести чистоту и порядок. А однажды он случайно услышал, как бедная Нинка хвастается перед соседкой: «Племянник мой, Ванечка! Умница мой! А талантливый! Скульптор. Правда, не повезло – на машине разбился, такая беда… И жена оказалась сволочью – бросила и выперла из квартиры, ну ты понимаешь! Все они, эти молодые, – не то что мы. Другое поколение, – важно добавляла она, – суки, короче».

Ему стало и смешно, и грустно. И окончательно понятно, что от гостеприимной Нинки надо съезжать. Только куда? Куда?

И он позвонил сестре, Лене. Домашнего телефона у нее, конечно, не было. Дозвонился на работу, в больницу, аккурат в ее дежурство. Долго ждал – Лену искали по отделению, и наконец он услышал запыхавшийся голос сестры:

– Ванька! Ты? Ох, молодец! Тыщу лет ведь не слышались!

Рассусоливать долго не стал, как не стал и намекать – не тот человек Ленка, его «так сказать, сестра». Спросил напрямик, правда с небольшой заминкой:

– Лен! А можно… К тебе приехать? Ну, в смысле к вам?

Ни минуты не раздумывая, Ленка громко и радостно заверещала:

– О чем ты, братик? Ты вообще в своем уме? Как это «можно»? Да нужно, Вань! Необходимо! Я так соскучилась по тебе! – И тут же деловым и строгим, начальственным голосом: – Билет бери сегодня же, не тяни! Понял? – Чуть замялась: – Бери мягкий, купе! Я доплачу! Может, денег выслать? Телеграфом, срочным?

Иван, конечно, отказался. Не скрывая радости, ответил, что поедет за билетом сейчас же, прямо с вещами. Тысячу раз повторил «спасибо», Ленка на него орала и одновременно орала на кого-то из коллег, на какую-то «бестолковую и ленивую» Свету, потом на какую-то Римму Семеновну: «С непрофессионализмом я буду жестко бороться!» – и, извинившись, снова переключалась на него. И опять указания:

– С вокзала, как возьмешь билет, позвони. Бери на сегодня, не тяни! И тут же радостно: – Ванька! Не верю, неужели увидимся? – И тут, словно что-то припомнив, извиняющимся тоном добавила: – Вань, я должна, нет, обязана тебе сказать! Мама… в общем, она у меня. Я ее забрала, Ваня. Батя до белки допился. Лупил ее, ну и все такое… Говорить не хочу – стыдно. Другого выхода не было. Его тоже жалко, только ему не помочь. Вань, ты думаешь, я не должна была этого говорить?

Мать… Конечно, по ней Иван не скучал. Даже не так – он ее ни разу не вспомнил. А сейчас получалось, что он будет с ней жить в непосредственной близости – куда уж ближе! Квартирка у Ленки маленькая, дочери и муж. Ну и в придачу – больная мать. И тут еще он! Он замешкался – получалось, что его поездка была под угрозой.

Но тут вступила Ленка:

– Знаешь, братец, все дело прошлое. Я понимаю, такие обиды забыть тяжело, даже невозможно. И боль не проходит, все так. Но совесть имей, – засмеялась Ленка, – совесть, Ваня! – И тут же серьезно, без шуток, добавила: – Тяжело мне, Ваня, если по-честному. Работа, дом, дети, муж. Ну и мать теперь. Помощь твоя мне, если хочешь, необходима!