Я просто живу: автобиография. Биография музыки: воспоминания - Микаэл Леонович Таривердиев

– Нам один номер, – обращаюсь я к портье. И вижу его взгляд. Он определенно решил, что мы два педераста.

Подхватываем чемоданы, идем наверх. И о ужас! В номере одна кровать! Довольно широкая, но с одним одеялом. Для семьи! Хочешь разнополой, хочешь однополой – никого не интересует. Я прямо закачался. Теперь мне было ясно, почему портье так на нас посмотрел.

А там еще козетка такая стоит, метра полтора длиной. На такой, видимо, мадам Помпадур читала романы в ожидании приема, когда гости вот-вот должны были съехаться. Ноги должны быть на полу, локотком можно на некое подобие спинки облокотиться и сквозь лорнетик читать приятные книжки.

– Давайте сделаем так, – предлагаю я. – Вы ложитесь на кровать, а я на козетку.

– Нет-нет! Я лягу на козетку. – Великодушие душит Василия Иваныча.

А он гораздо старше меня, мне неловко. Хотя роста он маленького, и ему, конечно, проще на козетке разместиться. Да и для него она была мала.

– Давайте бросим жребий, – предлагаю я.

Кидаем монетку. Естественно, на козетке выпадает спать мне.

Василий Иваныч тут же раздевается, хлоп – и в постель. А я пытаюсь устроиться на козетке. Нет, просто смешно: одеяло-то одно. Я без одеяла и так повернусь, и эдак. Не получается. А он там похрюкивает, посвистывает на кровати, спит сладко-сладко.

Вот что я сделаю, думаю. Пойду в ванную комнату, напущу теплой воды, отрегулирую так, чтобы сколько вливается, столько бы и выливалось. Пересплю ночь в теплой ванне.

Пошел. Ни хрена у меня не получилось! Абсолютно ничего! То она переливалась, и я дважды глотнул воды, то она недоливалась, и было холодно. А спать хочется безумно.

Тьфу, к черту все, хватит с меня этих номеров. Время уже два с хвостом. Еще терпеть четыре-пять часов. Нет сил!

А отельчик довольно близко от Пляс Пигаль, соображаю я. У меня еще есть семь франков. Пойду в какую-нибудь порнушку, там кино показывают нон-стоп, до утра, кресла шикарные, большие, в них спать можно. Возьму круассанчик – вот и еда! Пересплю в кресле.

Начинаю одеваться. Вдруг Василий Иваныч просыпается:

– Вы куда?

– Пройтись.

– Что вы, как можно!

– А что?

– Провокации могут быть.

– Какие провокации? О чем вы?

– А куда вы идете?

– Да я собираюсь в кино, поспать там в кресле.

– Ложитесь на кровать.

– Не лягу я на кровать! Все! Нечего! Спите спокойно.

– Я иду с вами, я вас одного не отпущу.

– Ну пошли.

Одевается. Приходим на Пляс Пигаль…

– А ведь кинотеатры-то не работают. – Подозрительная мысль шелохнулась в голове Василия Иваныча.

– Да, работают только порнокинотеатры. – И я объясняю ему, что там нон-стоп, что никого там не волнует, кто пришел, зачем. – Отдайте свои пять франков и что хотите, то и делайте.

– Как можно?! Нас увидят!

– Это вас увидят! А мне все равно. Я спать хочу.

Все-таки он за мной увязался. Сначала поохал, поахал:

– Какое безобразие, какой ужас! Боже мой, какой ужас! – А потом слышу опять: – Хр, хр, фыр, фыр, – заснул.

И я заснул.

В половине восьмого все сеансы закончились, и нас выставили. Но это же уже другое дело! Вернулись в отель, в четверть девятого за нами приехали и отвезли в аэропорт. Да, вот так мы ездили. Это именно тогда мне консул, когда мы были еще в Каннах, предложил остаться там на несколько дней. И я сказал:

– Ну нет! Дудки! У меня путевка в Сухуми.

У меня там будут деньги, свой номер, все свое, а здесь я больше не хочу. Да и что здесь? Без денег, без знакомых, фестиваль закончился. Что мне здесь делать? А в Сухуми меня все ждут. Там уже Родион. Там катер. И я уехал. На меня смотрели как на идиота. Но это было счастливое время. Мне казалось, впереди меня ждет только радость…

Когда мне было лет шесть, меня отдали в детский сад. Я запомнил свой первый день в этом заведении. Мама привела меня, передала воспитательнице – ее звали Елена Сергеевна, – она привела меня в группу, представила детям и ушла. Ко мне подошли два мальчика, назвали себя, один из них сказал:

– У нас две команды, я главный в этой, а он – в другой. Мы всегда между собой деремся. Ты за кого?

Я помню, как мне это не понравилось. Мне стало обидно – почему я должен быть за кого-то? И я ответил:

– Я ни за кого. Я – за себя.

Тут же началась драка, я получил хорошую взбучку и от одного, и от другого. Как ни странно, с тех пор моя позиция не изменилась. Многие годы у нас была возможность выбирать только между двумя командами. В них есть различия, но в принципе это сводилось к двум позициям. Первая – вы жили в согласии с начальством (любым – музыкальным и не музыкальным). Это удобно для карьеры, имело целый ряд преимуществ, но было не очень престижно.

Вторая позиция заключалась в том, что вы выступали в роли деятеля, апеллирующего к связям вне страны. Эта позиция хотя и имела ряд неудобств, связанных с осложнениями взаимоотношений с начальством, но почти всегда более престижна. Так случилось, что я не примкнул ни к одной, ни к другой группе. Я остался «вне команд». Это имело ряд двойных неудобств, но зато я всегда был волен в своих поступках. Независимость – то немногое, чем я действительно дорожу. Только в один короткий период, когда председатель Союза композиторов России Родион Щедрин пригласил меня в свою команду, я стал одним из секретарей союза. Да и то довольно скоро я убедился, что в команде играть не умею, и подал в отставку.

А в секретарях Союза композиторов я оказался где-то в конце семидесятых – начале восьмидесятых. Родион баллотировался на председателя союза и предложил мне войти в его команду.

– Микаэл, нам нужны чистые люди, с незамаранными руками. Вот оттого, что ты не ходишь в союз, все там так и происходит, – уговаривал меня он. – Мы создаем новый секретариат в противовес хренниковскому.

Я дал согласие. Первое, что я предложил, оказавшись среди композиторов и увидев, сколько среди них нуждающихся, никому не нужных стариков (да и немудрено: как может быть, пусть даже в огромной стране, четыре тысячи композиторов!), – создать кассу, некий общак, куда бы вносили по мере сил какие-нибудь суммы те люди, которые зарабатывают прилично. На меня посмотрели не то что как на дурака. Хуже – как на врага народа. У меня и так была репутация миллионера и человека странно-непонятного. А из-за этого своего предложения