Детство Понтия Пилата. Трудный вторник - Юрий Вяземский

(4) А следом за этим Сегимунд, возлюбленный сын несчастного Сегеста, повинуясь приказу Арминия, срывает с себе жреческие одежды, тайно покидает город убиев и бежит в землю бруктеров, чтобы, заняв место отца, готовить там восстание против Рима!

Но Вар об этом, разумеется, ничего не знает. Раньше он доверял Арминию и Сегесту. Теперь доверяет только Арминию.

(5) А тот, чтобы снять с себя малейшие подозрения, советует Вару: «Пусть все владетельные князья прибудут к тебе в лагерь и будут неотлучно при нас находиться».

И вот прибывают в Ализон херускские «контролеры»: от хаттов – Ингвиомер, от марсов – Сегимер, а также местные владетельные князья: хатт Арп, марс Малловенд, бруктер Вальмар. Отныне они всюду будут следовать за Варом, пока не сбегут от него в определенный момент и в заранее намеченных пунктах тщательно продуманного и детально разработанного Арминием плана.

Но я, похоже, забегаю вперед…

«Стрелы Амура»? Запомните, господа историки: когда на сцену жизни выходит ее величество Политика, разные эротики или амурчики либо испуганно прячутся в боковые проходы, либо начинают плясать под ее дудку и строить только те рожицы, которые она им предпишет.

В калдарии слишком жарко. Во фригидарии слишком холодно… Знобит меня, что ли?… Попробую выпить немного вина. По-гречески, разбавив водой… Один к трем, как ты любишь, Сенека… Нет, лучше один к четырем, как советует Геродот, «отец истории»…

XIII. Стало быть, прибыли мы в Ализон.

По дороге я, конечно же, наслушался рассказов о Германии и германцах. Но я не стану их тебе передавать. Прежде всего, потому, что они в большинстве своем почти не отличались от сведений, которые приводит божественный Юлий Цезарь в своих «Записках»: о таинственном Геркинском лесе, который тянется бесконечно, словно море-океан; об однорогом быке с видом оленя; о лосях, которые никогда не ложатся на землю, ибо потом не могут ни встать на ноги, ни даже приподняться; о зубрах – быках, которые не меньше слонов. Ни одного из описанных животных я ни разу не видел. Равно как не встречал людей с песьими головами, живущих якобы к северу от Альбиса, кровожадных рогатых кентавров, обитающих, дескать, к югу от царства Маробода, за квадами, карпами и бастарнами.

(2) Те взаправдашние германские жители, которых я встретил возле Ализона, во-первых, не имели в себе ничего сказочного, а во-вторых, по своему внешнему виду ничем почти не отличались от уже хорошо знакомых мне галлов. Разве что были еще выше ростом, еще более светлокожими и синеглазыми. И волосы свои не красили. И усов специально не отращивали. И много, очень много было среди них пронзительно рыжих людей.

(3) Знать их носила римские одеяния – по крайней мере, в присутствии Вара.

Князьки и старейшины спали в палатках римского образца. Простые же всадники срезали с деревьев ветки, стелили их на землю, ложились на них, сверху накрывшись попоной и над собой поставив коня, если шел дождь или дул сильный ветер.

(4) Они почти не ели хлеба, брезговали овощами. Зато уважали лесные орехи. Воде предпочитали козье молоко, вину – пиво, нашим римским кашам и похлебкам – жаренное на вертеле или сваренное в огромных медных котлах мясо, чаще всего – свинину.

Быстро рассмотрев и изучив германцев, я скоро потерял к ним интерес – так однообразны и примитивны были эти варвары, и столь монотонной была их повседневная жизнь. А всё мое внимание уже на второй день переключилось на римских солдат и офицеров. Ведь впервые я, что называется, окунулся в легионную жизнь.

XIV. Ближайшим к нашим квартирам было расположение первой и второй когорт Восемнадцатого легиона. Солдаты этого легиона, как я уже вспоминал, были новобранцами. И вот с утра до вечера, с коротким перерывом на полуденный завтрак, центурионы под руководством первого центуриона когорты обучали своих подопечных основам солдатского ремесла: лагерным и боевым построениям, маршевым и боевым движениям, владению дротиками и длинными копьями, щитами и мечами, рытью рвов, сооружению лагерного вала, учреждению оборонительного частокола и так далее и тому подобное.

Свой день я разделил на две части, и первую половину проводил в первой когорте, а вторую – во второй, наблюдая и сравнивая, как по-разному различные командиры воспитывают и обучают.

Первой легионной когортой руководил некто Лелий, человек лет пятидесяти, низкорослый, поджарый, лицом похожий на птицу: с крючковатым носом, круглыми, зоркими и хищными глазами, с плотно сжатыми бескровными губами и яростно пульсирующими желваками. Лелий этот был сущим извергом. Стоило какому-нибудь солдату, особенно молоденькому, совершить одно неточное движение, или промахнуться в метании дротика, или сделать неуклюжий выпад мечом, Лелий налетал на него – действительно, налетал, подобно орлу или ястребу, и сперва клевал злой, остро отточенной бранью, а затем бил витисом, изогнутой тростью центуриона, по ноге, по руке, по тому самому месту на теле солдата, которое совершило неловкое движение.

Если оплошность повторялась, Лелий уже не ругался, а, переложив трость в правую руку, левой рукой бил солдата по лицу (Лелий был левшой).

Один раз, я видел, он так сильно ударил солдата, что кровью его испачкал себе кулак. Тогда он прервал упражнения и велел избитому принести воды и в этой воде вымыть свой кулак, при этом лицо ученика было оставлено в свежей и запекшейся крови до конца учения.

Однажды какой-то великовозрастный новобранец после очередного удара, полученного им от Лелия, в сердцах воскликнул: «Что ты все время бьешь нас?! Лучше сам покажи, как надо делать!» «Сейчас покажу!» – огненно сверкнув глазами, прощелкал в ответ Лелий, вызвал центуриона той самой центурии, к которой принадлежал возразивший ему, и приказал после окончания тренировки, перед полуденной едой высечь говоруна и умника перед строем солдат. «Он второй раз мне возражает. Я подсчитал – двенадцать слов произнес. Отсчитай ему, братец, двадцать четыре удара. Двумя розгами», – велел Лелий.

Второй когортой, которую я наблюдал после полудня, управлял некто Курций – краснощекий гигант лет сорока, широколицый, плосконосый и большеротый, с маленькими, добрыми светло-карими глазками.

За весь период моего наблюдения я ни разу не видел, чтобы Курций поднял руку на своих подопечных, или велел наказать кого-нибудь из них, или обругал и накричал на солдата. Хотя он школил и упражнял своих легионеров ничуть не менее Лелия, он именно показывал, как надо, а не бил за то, как не надо. И, скажем, десятки раз мог показывать, как метать дротик или рубить мечом, а потом сотни раз заставлял солдата повторять одно и то же упражнение, пока не добивался нужного ему результата. И всякий раз одобрял его, говоря: «Уже не так плохо», «Неправильно, но лучше, чем в прошлый раз», «Совсем неплохо, но ты можешь лучше», «Умница! А теперь давай повторим и закрепим!» И так почти с каждым легионером, не только в своей, первой, центурии, но и в других подразделениях.

После недельных наблюдений я пришел к выводу, что между Лелием и Курцием идет напряженное соревнование. То есть они не просто обучают своих солдат, а каждый пытается продемонстрировать собственную школу воинского воспитания, принципиально отличную от методики своего соперника, и доказать легионному начальству, что именно он – лучший из руководителей и учителей.