В перерывах суеты - Михаил Барщевский

Опять лица. Радостные и расстроенные, хитрые и надменные, озлобленные и растерянные. Отчаянное. Да, одно отчаянное лицо. Она всегда помнила это дело. Часто рассказывала его друзьям, иногда молодым судьям и студентам. Как же она могла его сегодня забыть? И вдруг она почувствовала, что уверенность в себе, тот самый жизненный кураж опять ее покидают. Она таки проиграла. Беда вновь стала неотвратимой. Но почему?! Она же ни в чем не виновата. Она не могла поступить иначе. Даже если бы она пожертвовала собой и вынесла другое решение, прокурор бы его опротестовал и оно бы «полетело». Другой судья, пересматривая дело, все равно бы вынес то же решение, что и она. Ей не в чем себя упрекнуть!

Молоденький паренек — с приятелем, на отцовской машине — катался по городу с девчонками. Тем захотелось пива. Они остановились у какого-то магазина, залезли туда, взяли коробку печенья, пиво, несколько пачек сигарет и уехали. Через несколько минут их задержала милиция. Дальше все по расписанию — уголовное дело, суд, приговор. Приговор кстати, был неплохой — два года «химии». Ребят, конечно, из комсомола поперли, но жизнь в общем-то сломали не до конца. Они даже московскую прописку могли восстановить. По тем временам — дешево отделались. А вот к ней попало гражданское дело. Иск отца об исключении из описи автомобиля. Он как орудие преступления, краденое ведь на нем увозили, судом по уголовному делу был конфискован. Простое дело, обычное, рутинное. Одно «но». В суде отец предъявил свою сберкнижку. Там четко было видно, как он откладывал на эту машину по десять, пятнадцать рублей в течение многих лет. Каждый месяц по два раза — в аванс и в получку.

Вдруг Нину как током ударило. Она вспомнила, что мужчина этот был врачом. Она попыталась успокоиться — какое это имеет значение? А вдруг этот врач принимает сейчас роды у Машки? Именно он берет в руки ее мальчика. Посиневшего, чуть живого. А может быть, уже не живого. И от него, этого врача, зависит жизнь ее внука. А он держит его, ухмыляется, радуется возможности поквитаться с ней — судьей — за ту злосчастную машину и ничего не делает... Нет, не может быть. Ему тогда было лет сорок и прошло лет двадцать. Хотя... Нет, ведь тот врач, что выходил к ней, совсем молодой, Машкин ровесник. Двух врачей ночью в летнем городе, в простом районном роддоме быть не могло. В этом она почему-то не сомневалась. Но предчувствие беды усилилось.

Она попыталась вновь надавить на себя — она ни в чем не виновата. Ведь сын управлял машиной по доверенности, значит, — правомерно, с согласия отца. Это — факт. Машина для подвоза краденого использовалась. Тоже — факт. А тут еще где-то за полгода до того вышло постановление Пленума Верховного суда как раз по этому поводу. Случай был просто хрестоматийный — машина подлежала конфискации. Нина вспомнила, что тянула это дело больше года, откладывая под самыми надуманными предлогами. Гнала его из памяти, назначала слушание на самую отдаленную из возможных дат. Ну не могла она смотреть на этого несчастного врача. Потерявшего надежду на удачливую карьеру сына, потерявшего машину, которая была для него не средством передвижения, а, наверное, единственным доказательством его успешности в этой жизни. Нина не могла понять, почему она именно так воспринимала отношение врача к машине. Наверное, домыслила, досочинила. Но она и сейчас помнила свою уверенность, что машина для него уж точно не была просто машиной. Просто дорогой вещью. Это был какой-то символ его существования. Она это видела по глазам, понимала по тому, как, каким голосом, почти влюбленно он говорил об этом проклятом автомобиле.

Неизвестно, сколько бы она еще волокитила дело, боясь вынести простое и абсолютно предопределенное решение, если бы не плановая проверка облсуда, которая в акте записала за ней один-единственный недочет — нарушение сроков рассмотрения именно этого дела. Нину вызвал председатель суда, который к ней относился хорошо и уже давно в обкоме партии именно Нину называл своей преемницей, и недоуменно спросил, в чем проблема? Она вспомнила, как час рыдала в его кабинете, умоляя забрать от нее это дело, передать другому судье. Председатель ее успокаивал, уговаривал, а потом взорвался и накричал: «Если ты такая слабонервная, если для тебя закон ничто, уходи из судей». Она понимала, что председатель прав. Она понимала, что бессильна что-либо изменить. Эти слова — «бессильна изменить» — врезались ей в память. Наверное, именно с тех пор она возненавидела само слово «бессильна».

Через месяц, не поднимая глаз на истца, Нина Николаевна огласила решение, ушла к себе в совещательную и проревела до конца дня. Ничего не понимавшая секретарша объявляла сторонам, пришедшим по другим делам, что судья готовится к докладу в обкоме и слушания данного дня откладываются.

А сегодня она лишится внука. Ни с Машкой, ни тем более с зятем они эту тему не обсуждали. Но с мужем часто, может быть, чересчур часто, мечтали о мальчике. Муж, узнав результаты УЗИ, буквально возликовал. Оказывается, он всю жизнь хотел именно сына, но боялся перечить Нине даже в мечтаниях о будущем ребенке, не желая спорить с беременной женой. И никогда, ни разу, пока врачи не сказали, что у них будет внук, не говорил, что тогда ждал сына. Ему, видите ли, хотелось пускать с ним паровозики, учить стрелять из рогатки, гонять шайбу. Не наигрался, понимаешь ли! А, собственно, чем она лучше? Сама через пару дней после того, как ей позвонил завоблздравом и заверил, что ошибки нет, вызвала архитектора и прораба, завершавших строительство их загородного дома, и велела изменить планировку крыши сарая. Она подумала, что скат крыши надо сделать так, чтобы зимой снег сползал в одну сторону, назад, и тогда там образуется большой сугроб, и пацан сможет прыгать в него с крыши. Он ведь все равно будет откуда-нибудь куда-нибудь прыгать. А так это будет и безопасно, и внутри участка, а не где-то на улице, — там обязательно попадет под машину.

Опять — машина! Они просто преследуют ее! Хотя теперь это уже не имело значения. Ее внук не попадет под машину, потому что у нее не будет внука.

Нина Николаевна почувствовала какую-то дрожащую слабость. Сколько раз она видела чужие обмороки у себя в судебном зале. Никогда не понимала, как это люди настолько не умеют владеть собой. А сейчас сама была на грани потери сознания.

Ну почему она тогда не оставила машину этому придурку-врачу?! Нет, по закону она поступила верно. Она не виновата, не она законы принимает.

Господи, что же там происходит с ее мальчиком?!

— Мамаша! — Мамаша!!

Нина Николаевна не сразу поняла, что это обращаются к ней. Никто ее так не называл. Никогда. Даже когда она рожала Машку, в роддоме, зная, кто она, звали ее только по имени-отчеству. Еще бы, она за год до того разводила с мужем главного врача роддома. Перед ней плясали все так, что даже было противно.

— Мамаша! Вы меня слышите?

— Да, ну как? Родила?

— Да вы не волнуйтесь, все относительно нормально.

— Что значит относительно? Вы один принимали роды?

— Нет, не один, а какое это имеет значение?

— Имеет. Я сказала — имеет. С кем вы принимали роды?