📚 Hub Books: Онлайн-чтение книгИсторическая прозаСомерсет Моэм - Александр Ливергант

Сомерсет Моэм - Александр Ливергант

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+
1 ... 44 45 46 47 48 49 50 51 52 ... 90
Перейти на страницу:

А вот Дэвид Герберт Лоуренс «Эшенденом» — как, впрочем, и его автором — не вдохновился. В рецензии на «Эшендена» для лондонского журнала «Вог» Лоуренс, который Моэма как писателя ставил невысоко, к тому же завидовал его успеху и процветанию, ругает автора «Эшендена» как раз за то, за что хвалят его Ле Карре и Чандлер. «Эти якобы серьезные истории — сплошная фальшивка, — не без известной предвзятости пишет автор „Любовника леди Чаттерлей“. — Мистер Моэм — великолепный наблюдатель. Люди, место действия его рассказов выходят у него лучше некуда. Но стоит его столь метко схваченным персонажам начать действовать, как начинается фальшивка».

Если у Лоуренса претензии к Моэму носят характер главным образом эстетический, то у рецензента «Литературного приложения к „Таймс“» — претензии иного — морального свойства. «Никогда еще не было и, наверно, не будет с такой убедительностью продемонстрировано, что в контрразведке нет места людям щепетильным, с чистой совестью», — автор рецензии явно обижен за «рыцарей плаща и шпаги». Рассказы из цикла «Эшенден» могут не понравиться — Лоуренс прав — своим бездействием и какой-то, я бы сказал, отрешенностью от реальности — не самое лучшее качество для агента контрразведки. Странно, однако, читать, что образцовый шпион должен, оказывается, отличаться щепетильностью и чистой совестью. У Эшендена, «бойца невидимого фронта», даже когда он бестрепетно отправляет на верную смерть героя рассказа «Предатель» или хладнокровно планирует взорвать военный завод, что чревато многочисленными жертвами, с чистой совестью все в порядке — в конце концов он выполняет свой долг; сказано ведь: «на войне как на войне». Когда биографы обвиняют Моэма в отсутствии щепетильности, а порой и просто элементарной порядочности по отношению к жене Сайри, к своим многочисленным любовникам и любовницам, их еще можно понять. Но может ли идти речь о щепетильности и чистой совести, когда ты завербован агентом разведки, да еще во время мировой войны?

Кстати о биографах. Вот для кого эти рассказы, вне всяких сомнений, представляют немалую ценность. Куда большую, чем для любителя триллеров, который, раскрыв «Эшендена», будет почти наверняка разочарован: жизнь британского агента в Швейцарии ничего общего, как уже говорилось, с героикой и романтикой не имеет. Зато по Эшендену можно судить о сорокалетием Моэме; автопортрет набросан, по всей вероятности, довольно точный. Моэм в обличье Эшендена узнаваем: сдержан, наблюдателен, предупредителен, собран, супернадежен. Отличается завидным здравомыслием, а также выдержкой, скромностью, дальновидностью, самоиронией. В известном смысле, если угодно, и щепетильностью. Любит бридж и коньяк и, в общем, равнодушен к людям, за которыми, в силу профессиональной привычки литератора и возложенных на него обязательств, тем не менее, зорко присматривает, словно доказывая: хороший писатель должен обладать задатками хорошего разведчика. И равнодушен — еще мягко сказано. Процитируем еще раз Лоуренса: «Он (Моэм. — А. Л.) из кожи вон лезет, чтобы доказать, что все окружающие его мужчины и женщины либо подонки, либо круглые дураки… Они — не более чем куклы, прямое следствие авторских предрассудков…»

Любитель детективов и триллеров, таким образом, вряд ли получит удовольствие от рассказов Эшендена-Моэма; сложнее сказать, осталось ли довольно работой агента британских спецслужб Сомерсета Моэма лондонское начальство. Скорее да, чем нет, ибо спустя всего год, летом 1917-го, Моэм получил еще одно задание — куда более серьезное и ответственное.

Не успели Моэм и Сайри весной 1917 года сыграть свадьбу, как «труба вновь позвала в дорогу»: едва начавшаяся семейная жизнь подверглась первому — и далеко не последнему — испытанию.

На этот раз предложение Моэму поступило куда более заманчивое, да и от персонажа куда более колоритного. Старый знакомый братьев Моэм, располневший, круглолицый 32-летний баронет сэр Уильям Уайзмен, выпускник Кембриджа и чемпион своего колледжа по боксу, в 1917 году глава британского торгового представительства в Америке и «по совместительству» руководитель британской разведки в США, задумал отправить в Петроград секретную миссию с целью помешать выходу России из войны. Что до Америки, то здесь задача перед Уайзменом стояла прямо противоположная — уговорить Штаты вступить в войну на стороне союзников. Эта же задача, кстати говоря, встанет спустя четверть века и перед Моэмом.

Моэму, а выбор (то ли по рекомендации Р., то ли по какой другой причине, то ли просто потому, что в этот момент никого лучше не нашлось) пал на него, поручалось незамедлительно отправиться в Петроград, оказывать поддержку, в основном финансовую, меньшевикам и регулярно слать Уайзмену шифровки о положении дел в стране. Положение же дел в России не могло не внушать серьезных опасений: было очевидно, что если к власти в конечном счете придут большевики, будет тотчас же подписан сепаратный мир с Германией и Россия из войны выйдет.

На этот раз положительный ответ на предложение Уайзмена дался Моэму не так легко, как два года назад, когда Р. вербовал его поработать секретным агентом в нейтральной Швейцарии. Верно, и в этот раз его азартная натура жаждала приключений. И в этот раз он всей душой готов был послужить королю и отечеству. И в этот раз расставание (возможно, долгое) с женой огорчало его не слишком. Вдобавок давно уже хотелось воочию увидеть страну Достоевского и Чехова, которых Моэм боготворил. Достоевского особенно: «„Братья Карамазовы“ — одна из самых выдающихся книг всех времен и народов… писатель вложил в нее все свои мучительные сомнения… все свои яростные поиски смысла жизни…»[68] — писал Моэм в составленной им антологии «Десять романов и их создатели».

А еще — выяснить, сможет ли он изъясняться по-русски. Дело в том, что Моэм, находясь на Капри, уже начинал изучать наш нелегкий язык, точно так же, как брался в разное время за греческий, турецкий или арабский. Его первым (и последним) учителем русского языка был волосатый одессит карликового роста — какими судьбами его занесло на Капри, неизвестно. Зато известно (из моэмовских «Записных книжек»), что уроки одессит давал Моэму каждый день, учил же не особенно хорошо — был слишком робок и рассеян, да и «методикой преподавания иностранных языков» владел, подозреваем, не в совершенстве. «Он ходил в порыжевшем черном костюме и большой невообразимого фасона шляпе, — читаем в „Записных книжках“. — С него лил градом пот. Однажды он не пришел на урок, не пришел он и на второй, и на третий день; на четвертый я отправился его искать. Зная, что он очень нуждается, я опрометчиво заплатил ему вперед. Не без труда отыскал я узкий проулок с белыми домами; мне показали, как пройти в его комнату на верхотуре. Это была даже не комната, а душный чердак под самой крышей, вся мебель состояла из раскладушки, стула и стола. Мой русский сидел на стуле, совершенно голый и очень пьяный, на столе перед ним стояла бутыль с вином. Едва я переступил порог, как он сказал: „Я написал стихи“. И без долгих слов, забыв о своей прикрытой лишь волосяным покровом наготе, с выражением, бурно жестикулируя, прочитал стихи. Стихи были очень длинные, и я не понял в них ни слова»[69]. Не понял Моэм ни единого слова и когда оказался во Владивостоке.

1 ... 44 45 46 47 48 49 50 51 52 ... 90
Перейти на страницу:

Комментарии

Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!

Никто еще не прокомментировал. Хотите быть первым, кто выскажется?