Последний старец - Наталья Анатольевна Черных

церквей — в основном все это каменные постройки второй половины XVII–XVIII веков — какая многомятежная история скрывается за этой красотой! Когда семья Груздевых вместе с другими мологскими переселенцами обосновалась на левом берегу Тутаева, из восьми романовских церквей оставалось уже шесть — Воскресенская на берегу Волги и Спасская на центральной площади им. Ленина были уничтожены, — но по сравнению с «безбожной Рыбной» Тутаев еще радовал и взор, и сердце.

И хотя бывшие романовцы, а ныне тутаевцы, встретили мологжан негостеприимно, поселив их на задворки города и заперев все колодцы на замки, мологские изгнанники сумели обжиться — здесь, на южной окраине города, на улице Крупской, возникло своеобразное землячество мологжан — борковцев: Груздевы, Усановы, Бабушкины, Кузнецовы, не менее полутора десятка домов.

Александр Иванович, тятя, уехал работать на Красный Профинтерн — он устроился по специальности в контору «Заготскот» — в помощники взял себе старшего, Павлушу. Их заработком, а также тем, что давал небольшой огород (держали и кое-какую скотину, конечно), и жила семья.

Романовская окраина, где поселились мологжане, исстари носила название «Леонтьевки» — здесь, ниже к Волге и ручью, стояли когда-то две деревянные Леонтьевские церкви. Одна из них, холодная, в честь Вознесения Господня, сгорела до 1743 года, а другая теплая, Пятницкая (т. е. с приделом в честь св. муч. Параскевы Пятницы) существовала до постройки нынешнего каменного храма в 1745 году (по другим сведениям — в 1795 г.), а затем по ветхости была уничтожена.

Пятницкие храмы были излюбленными в старину — в Ярославле, например, их не один, а два. А в Романове храмовая икона Параскевы Пятницы, очень древнего письма, прославилась тем, что в 1609 году ослепила ворвавшихся в храм поляков. Из древней Леонтьевской церкви сохранился храмовый образ святителя Леонтия Ростовского и преподобного Сергия Радонежского с изображением над ними Пресвятой Троицы, «старинной монастырской кисти», до революции образ был облачен в жемчужную ризу.

К Леонтьевскому храму от окраинной улицы Крупской ведет несколько улиц — последняя из них, тоже окраинная, до сих пор носит название Леонтьевской: западный конец ее выводит к храму, а восточный — к Леонтьевскому кладбищу. В конце 30-х годов в Леонтьевском храме служил иеромонах Николай (Воропанов), который в те годы стал духовником Павла Груздева.

Воспитанный в Мологском Афанасьевском монастыре, а после паломничавший в обителях Новгорода, Павел Груздев, конечно, не мог жить без Церкви — вся его внутренняя сущность, весь строй души были глубоко церковными, причем той веками проверенной православной закваски, того старорусского православия, которое на дух не принимало никакого обновленчества. Да и что такое то явление в церковной жизни России 20–30-х годов, которому дали термин «обновленчество», чтобы за нейтральным, этаким невинным политическим словцом скрыть сущность происходящего в Церкви раскола? Это не что иное, как попытка самозванной большевистской власти овладеть управлением Церкви изнутри, т. е. с помощью живоцерковников-обновленцев создать такой церковный аппарат, который, по меткому выражению Солженицына, «лишь одно ухо наставлял бы к небу, а другое к Лубянке».

Беспощадно убирались с дороги те служители Церкви, которые препятствовали этому — начиная с Патриарха Тихона, и продвигались на архиерейские кафедры и в Священный Синод личности ничем не примечательные, но покорные властям, а главное — всегда очень хорошо управляемые.

Когда о. Николай (Воропанов) и Павел Александрович Груздев были арестованы в числе других тринадцати человек как «церковно-монархическая организация», им было предъявлено обвинение в «антисоветских сборищах» этой организации, названной «Истинно-Православная Церковь» и действовавшей под руководством архиепископа Варлаама (Ряшенцева).

Обвинение было нешуточным и включало в себя сразу два пункта «великой и могучей» 58-й статьи: пункт 10 — «Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти… а равно и распространение, или изготовление, или хранение литературы того же содержания», и пункт 11, который отягощал предыдущее тем, что преступники действовали организационно. Преступлением в данном случае была вера, и у этой веры явственно видны духовные истоки и духовные предшественники. Чтобы понять истинные причины и корни происходящих событий, необходимо вернуться к переломному 1918-му и последующим 20-м годам — к тем архипастырям церковным, кого так хорошо знал, чтил и любил отец Павел.

Прежде всего это Патриарх Тихон, благословивший восьмилетнего Павёлку Груздева в том же 1918-м году на иноческий путь: в Ярославле гремят взрывы, в Рыбинском и Мологском уездах крестьянские восстания, гибнет Отечество, рушится вера, а здесь, в святой Мологской обители Афанасия и Кирилла, в бревенчатой монастырской бане, недавно избранный Духовным Главой Отечества первый (после 200-летнего перерыва) русский Патриарх моется с деревенским мальчуганом и провидит в нем истинного инока, великого подвижника православия!

Нет, не молчал Патриарх Тихон, когда распинали Святую Русь — его послания народным комиссарам, священству и пастве, не взятые типографиями, печатались на машинках, переписывались от руки; за распространение патриарших воззваний 11 человек из 17 подсудимых на Московском церковном процессе 7 мая 1922 года были приговорены к расстрелу. Не дрогнул голос Патриарха Тихона, когда его, вызванного в качестве свидетеля на этот судебный процесс, спросили напрямик:

— Вы считаете действия Советской власти неправильными?

И он ответил:

— Да.

После суда святитель Тихон был арестован и заточен в Донской монастырь, а через две недели в Петрограде арестовали митрополита Вениамина. Среди бумаг о. Павла сохранился снимок: Святейший Патриарх Тихон и митрополит Петроградский Вениамин рядом, в полном церковном облачении — оба святителя впервые со времен древнего Новгорода были избраны (а не назначены) на свои высокие кафедры весной 1917 года, оба были чрезвычайно популярны в народе, оба приняли мученическую кончину, и оба ныне канонизированы.

«Святейший Патриарх Тихон помер в больнице 25 марта 1925 года в 12 часов ночи, — записано в синодике о. Павла. — Любимый келейник Святейшего Яков Полозов мученически скончался в Московском Донском монастыре 9 декабря 1923 г. в 8 часов вечера (при покушении на Патриарха он прикрыл его своей грудью, получив пулю, предназначенную для Тихона. — Прим. авт). У Святейшего был еще преданный ему келейник из мирских, которого Святейший звал ласкательным именем — Костя»

В другой тетради есть вклеенная фотография владыки Тихона, рядом с которой подпись рукой о. Павла: «Высокопреосвященнейший Тихон. Царство Твое небесное, усердный труженик на ниве Христовой. Помер 25 марта 1925 года. Похоронен в Москве в церкви Донского монастыря».

События 1918 года словно разделили единый общецерковный поток на два русла: все наносное, случайное, сорное — карьеристы в рясах, «революционеры от алтаря», — ушли в обновленчество, заключили союз с новой властью, имена их по большей части стерты историей… Но — «когда рушится вера, тогда-то и есть подлинно-верующие» — Русская Православная Церковь XX столетия