Записки старого козла - Чарльз Буковски

пустота.

сауна топилась экзотическим папоротником, если что было не так, старикан плескал выпивку из своего стакана прямо в лицо дворецкому.

богатый ублюдок, туша хитрости и коварства, обыкновенный старый подонок, мерзкий злопыхатель в обличье почтенного старца.

он продолжал выть, сидя на полке, пока я курил одну из его душистых сигар.

– помоги мне, ради Христа, помоги мне! – верещал старик.

время поджимало.

– сейчас, погоди минутку, – сказал я и, дотянувшись до шкафчика, взял ремень.

старый придурок подставил мне свою белую, омерзительно волосатую жопу, я размахнулся и со всей силы протянул пряжкой прямо по этой бесформенной жиже.

ХРЯСЬ! ХРЯСЬ!

и снова.

ХРЯСЬ! ХРЯСЬ! ХРЯСЬ!

он завертелся на полке, как краб в поисках моря, и стал сползать на пол. я сопровождал его пряжкой. ХРЯСЬ! ХРЯСЬ! ХРЯСЬ!

наконец он не выдержал и заорал, тогда я склонился к нему и прижег побагровевшую жопу сигарой.

старик распластался на полу, блаженно улыбаясь, я повесил ремень и вышел на кухню, где пил кофе адвокат старикана.

– закончил?

– м-гу.

адвокат отслюнявил пять десяток и бросил их на стол, я налил себе кофе и присел рядом, сигара была еще у меня в руках, и я бросил ее в раковину.

– блядь, – вырвалось из меня. – ебаный в рот.

– да уж, – сказал адвокат. – парень, что был до тебя, выдержал только месяц.

мы сидели и попивали кофе на шикарной кухне.

– приходи в следующую среду.

– а ты сам-то что не подзаработаешь?

– я? ты что, я слишком ранимый для таких дел. мы оба рассмеялись, и я бросил в свой кофе пару кусочков сахара.

он спускался по бельепроводу, и как только он выскользнул наружу, Максфилд ударил топорищем и сломал ему шею. мы обшарили карманы, это был не тот человек.

– лажа, – сказал Максфилд.

– лажа, – сказал я.

я поднялся наверх и позвонил.

– кролик пердолит не по-детски, – сказал я.

– кончай педика в мелкие дребезги, – ответил Штайнфельт.

– наружка, – сказал я, – духи на хвосте.

– нахуй пошел, – сказал Штайнфельт и повесил трубку.

я спустился вниз, Максфилд отсасывал у трупа.

– я догадывался, – проронил я.

– гомо-гоможо, – на секунду оторвался Максфилд.

– ЭТО-то тут при чем? – спросил я.

– кайф, – проурчал он.

я присел на отключенную стиральную машину и заговорил:

– послушай, если мы хотим улучшить наш мир, мы должны бороться не только на улицах, но и вести настоящую войну в наших головах с нашим разумом, и еще, если наши женщины не могут содержать в чистоте ногти на ногах, то сто пудов они и лоханки свои запускают донельзя, перед тем как хватать бабу за задницу, попроси ее разуться.

– кайф, – сказал Максфилд, удовлетворившись, он поднялся и стал выковыривать у трупа глаза.

складным ножом, на рукояти красовалась свастика. Максфилд смахивал на Селина, во всей его красе, извлеченные глазные яблоки он проглотил, мы сидели и ждали.

– читал «Сопротивление, бунт и смерть».

– боюсь, что да.

– там, где больше всего опасности, больше всего надежды.

– закурить есть? – спросил я.

– конечно, – отозвался он.

я получил сигарету, раскурил и припечатал тлеющий конец к волосатой кисти Максфилда.

– ой, блядь! – взвыл он. – ой, прекрати!

– тебе повезло, что я не воткнул ее в твою волосатую жопу.

– вот уж повезло так повезло.

– снимай.

он послушался.

– раздвинь ягодицы.

– я клянусь в своей преданности, – затараторил он, – к…

сверху из радиоточки полилась сюита Римского-Корсакова «Шехерезада», и я вставил, нет-нет, вставил горящую сигарету.

– боже, – застонал он. удерживая сигарету, я спросил:

– почему устроили облаву в «Тарараме»?

– боже, – кряхтел он в ответ.

– я задал вопрос! почему устроили?

– устроили, – простонал он, – потому что устроили, я дитя собственного невежества!

– ну что ж, попробуем докопаться до сути, – сказал я, продираясь горящим угольком до самой мякотки.

КОКТЕЙЛИ

– боже, милостивый боже, – скулил он.

– почти каждый человек не сомневается в бесспорности своего слабоумия, но кто выживет в резком холодящем сиянии своего сногсшибательного гения-еврения?

– только ТЫ, Чарльз Буковски!

– ты выдающийся человек, Максфилд, – сказал я, вынул сигарету, понюхал, нет, не понюхал, а отшвырнул прочь. – ебать-колотить, ну, ты дал стране угля, парень, – приободрил я его, – присаживайся.

– да ладно тебе, – сказал он. я сел и начал излагать:

– вот сейчас ты с легкостью поймешь Камю, если внимательно будешь следить за моей мыслью, брукк, банко, сестина-вик и все такое, великий писатель, да, но и он облажался.

– что еще за викня… это что еще за хуйня?

– это я про его письма в «Комба», про его выступления в обществе французской дружбы, про его заявления в доминиканском монастыре на бульваре Латур-Мобур в сорок восьмом году, я про его ответ Габриэлю Марселю, я про его речь на бирже труда десятого мая пятьдесят восьмого года, а также речь от седьмого декабря пятьдесят пятого на банкете в честь президента Эдуардо Сантоса, редактора газеты «Эль тьемпо», выдворенного из Колумбии диктаторским режимом, я про его письмо, адресованное Азизу Кессу. я про его интервью, опубликованное в «Дэмэн», выпуск за двадцать четвертое – тридцатое октября пятьдесят седьмого года.

– а я про большой облом, провал позиции, обсос и обсер. он умер в автомобиле, а за рулем не сидел, это здорово – быть отличным парнем и участвовать в общественной деятельности; и совсем другое дело, когда уродцы вроде тебя плюют на могилы великих общественных деятелей прошлого, большое становится отличной мишенью для мелких людишек – людишек с оружием, печатными машинками, анонимками, подкинутыми под дверь, в погонах, с дубинками, собаками, все эти причиндалы мелких людишек тоже работают.

– да отъебись ты, – сказал я.

– тривиальный гнев, как и тривиальные бляди, исчезает с первым октябрьским лучиком солнца, – ответил он.

– звучит здорово, а как насчет нетривиальных?

– та же история.

– господи, – сказал я. – боже мой.