Диадема Марии Тарновской - Ольга Баскова

Прилуков поднял руки:

– Что ты со мной делаешь?

– Учу тебя жизни, дурак.

Как старая кляча, он поплелся к выходу, думая о своей ненормальной любви к этой женщине. Она приворожила его, сделав рабом, теперь он не мог ступить без нее и шагу и был готов, как собака, лизать ей ноги.

Странно, но эта большая любовь не приносила радости. Он страдал – и страдала его семья. Жена давно знала о Марии, пыталась вразумить его, – и все было бесполезно. Тарновская вошла в его плоть и кровь.

Пошатываясь, Донат вышел из особняка и остановился возле фонаря, облокотившись на него, как на спасительную трость. Он вспомнил о детях, которые всегда радовались его приходу, не догадываясь, что отец давно променял их на женщину… Женщину, которая толкнула его на преступление.

Проведя рукой по лбу и словно стряхнув наваждение, Прилуков твердо зашагал к конторе. Если с ним что-то случится, супруга и дети не должны остаться без средств к существованию.

Придя в контору, Донат до основания выпотрошил сейф, ругая себя за слабость характера, и отправился в контору по соседству. Его друг нотариус, удивленный ранним визитом Прилукова, все же помог ему составить документ. Донат, как в свое время несчастный Шталь, застраховал свою жизнь, но не в пользу Марии. В случае его смерти деньги должна была получить его семья. А потом, сделав это важное дело, мужчина сел на скамейку возле своей конторы и с грустью смотрел на пробуждавшуюся улицу.

Что-то подсказывало ему, что он никогда не вернется в Москву.

Венеция, 1906 г.

Мария сидела за столиком возле своего отеля, вдыхала застоявшийся запах канала и внимательно слушала своего нового знакомого, графа Павла Комаровского:

– Венеция давно стала пристанищем для творческих людей. Это сказал кто-то из известных. Ну посудите сами, Мария, здесь бывали многие писатели, поэты, художники и музыканты. Как там писал Вяземский? «Венецию полюбишь без ума и всей душой». И для каждой страны она своя. Для Англии – это Байрон, для Германии – Томас Манн. Вам это интересно?

Мария зевнула и прикрыла веером хорошенький ротик.

– К сожалению, я знала этих господ только по их книгам. А вас, – она прижалась к нему бедром, – знаю уже несколько лет. И мне жаль вас, граф. Жаль, как и вашу несчастную жену.

Павел вздохнул, и возле переносицы залегли две глубокие складки. Вот уже несколько лет его жена Эмилия болела раком, и лучшие врачи мира ничего не могли сделать, давая неблагоприятные прогнозы. Комаровский не жалел денег: он любил жену, которая подарила ему много лет счастливого брака, и очень страдал, видя, как жизнь покидает ее желтое иссохшее тело.

– Нет сил смотреть, как она мучается. – Граф отвернулся, чтобы Мария не заметила слезы на ресницах. – Знаете, я понял, что деньги, в сущности, в жизни не играют особой роли. Я богат и знатен – и не могу помочь любимой женщине.

Тарновская закивала, всем видом выражая сочувствие.

Граф восхищался ею. Она была очень чуткая и отзывчивая, к тому же красивая и образованная. В ней не было кокетства и жеманства – всего, что ему не нравилось в женщинах.

Если бы бедняга знал: Мария давно выбрала его объектом для своей охоты и очень умело расставляла капканы. Прилуков ей давно наскучил. Деньги кончились очень быстро, и она уехала от любовника, который досаждал ей своим нытьем и истериками. Сколько, в конце концов, можно было терпеть этого неудачника?

Поразмыслив, куда бы ей податься, Мария выбрала Венецию. Этот необычный город со множеством каналов и мостов всегда был полон солидной публики и претендентов в женихи. Она давно не рассматривала Прилукова как будущего мужа, ей было все равно, разведется ли он с женой, и Тарновская, как хитрый паук, стала расставлять сети для будущей жертвы.

Больше всех на эту роль подходил граф Комаровский – интересный, образованный, знатный и очень-очень богатый. Последнее перевешивало все остальное. Правда, граф имел жену, но, по прогнозам врачей, Эмилия не сегодня завтра должна была отправиться туда, откуда не возвращаются, и Мария обрушила на него силу своего обаяния.

– О. – Она, как пастор, подняла глаза к небу, изображая сочувствие. – Как печально это слышать. Я видела вашу жену лет пять назад в Петербурге, и она была цветущей красивой женщиной.

Комаровский развел руками:

– К сожалению, у болезни свои законы.

Тарновская придвинулась к нему и прижалась бедром к его ноге.

– Мне жаль Эмилию, и меня успокаивает только одна мысль: она прожила счастливо с таким мужчиной, как вы.

Павел открыл рот, собираясь протестовать (благодаря жене он и сам испытал в жизни много радостных мгновений), но Мария приложила к его губам свой тоненький пальчик:

– Нет, нет, не спорьте. Я разбираюсь в мужчинах. Мой Васюк не имеет и сотой доли таких качеств, как вы. Представляете, когда я тяжело заболела, он ждал моей смерти. Могла ли я и дальше жить с таким мужем? Могла ли не изменять ему?

Комаровский крякнул. Как и всякий другой житель России, он слышал о художествах Тарновской, но – странно! – все эти слухи делали Марию в его глазах еще привлекательнее. Она не выглядела хищницей, какой ее старались изобразить газетчики. Наоборот, это была хрупкая слабая женщина, нуждавшаяся в надежном плече друга.

– Да, если бы моим мужем были вы, моя жизнь сложилась бы по-другому. – Он почувствовал ее губы у самого уха, его охватило сладостное волнение, и граф решился обнять ее за талию.

Это оказалось проще, чем он думал. Тарновская не возмутилась, не убрала его руку, ее жадный рот искал его губы, и когда женщина прильнула к его устам страстным поцелуем, Комаровский затрепетал. Все его существо, изголодавшееся по женской ласке, жаждало ее, податливую и красивую самку.

Оторвавшись от горячих губ, он посмотрел в бездонные синие глаза, которые подбадривали его, обещали новые ощущения и внеземные наслаждения.

И все же деликатность и скромность не позволяли графу действовать смелее. Мария поняла это, взяла все в свои руки.

– Пойдемте ко мне в номер, – прошептала она, щекоча своим дыханием его щеку. – Скорее, умоляю вас.

По темной лестнице они почти добежали до номера и, ввалившись в спальню, упали на кровать, срывая друг с друга одежду.

Мужчина застонал, и Мария, подхваченная сладостным желанием, отдалась в его руки.

А потом они лежали на кровати, на мятых простынях, и он достал дорогую сигару:

– Держи. Это гаванские.

Тарновская затянулась и выпустила дым аккуратными колечками:

– Мне никогда не было так хорошо. А тебе?

Он ничего не ответил, лишь поцеловал ее белую руку:

– К сожалению, мне пора. Скоро уйдет сиделка, которая присматривает за Эмилией.