Замужем за Буддой - Вэй Хой

— Ваш ученик без промедления принесет доску, фигуры для игры и чай, — с этими словами Хой Гуан поспешно удалился.

Вскоре Учитель и Хой Гуан разложили доску и расставили фигуры для партии го, разлили зеленый чай и приступили к игре. Я наблюдала за их сражением со стороны, время от времени аккуратно переворачивая хризантемы на каменной скамье, чтобы их нежные, тонкие лепестки равномерно и быстро подсыхали на солнце. После того как цветы диких хризантем высохнут, их ароматными лепестками набьют подушку для Учителя. Сон на такой подушке обостряет зрение и слух, снимает жар и потливость. Накануне вечером Созерцатель первозданной природы мимоходом обмолвился о целительных свойствах этих цветов. Он не ожидал, что молодой монах запомнит его слова, встанет ни свет ни заря и отправится в горы, чтобы собрать на крутых склонах дикие хризантемы.

Я наблюдала за игрой Хой Гуана и Учителя. На юном, лице первого застыло серьезное, сосредоточенное выражение. Молодые монахи в этом храме были чисты душой и телом, как яблоки, не тронутые червоточиной.

Помню, однажды я спросила у него:

— Ты когда-нибудь задумывался, каким человеком хочешь стать?

И он без колебаний ответил:

— Таким, как Созерцатель первозданной природы.

Я долго сидела подле двух монахов — юноши и старца, — всем сердцем жадно впитывая разлитое в воздухе благоухание. И это был не только свежий аромат диких, увядающих в лучах солнца хризантем. Благоуханная благодать исходила от столетнего мудреца и невинного юноши с душой младенца, ранимой и тонкой, как цветочные лепестки.

В священных буддистских книгах написано, что тела искренне исповедующих учение источают благоухание.

Нью-Йорк. Лето.

Одетые зеленой листвой тополя отбрасывают резные тени, дома и тротуары сверкают на солнце. В Нью-Йорке воцарилось лето.

В стильных солнечных очках от «Шанель» я расположилась за столиком уличного кафе в Вест-Сайде, делая пометки в дневнике, разглядывая прохожих и попивая чай. Китаянка в манхэттенском кафе, не пьющая ничего, кроме чая, — явный признак чужака, своего рода «черная метка». В Шанхае меня считали отщепенкой из-за черных кожаных брюк и приверженности западной культуре. А в Нью-Йорке я чужая, потому что пью чай и ношу шелковые китайские ципао. Я много ездила по миру и везде чувствовала себя чужой. Как вечно опаздывающий на рейс пассажир с грудой багажа и посадочным талоном, лихорадочно зажатым в кулаке.

Иногда я с такой остротой и болью ощущала свою бесприютность, что в горле стоял ком, словно тоска застряла там саднящей занозой.

Все чаще во сне я возвращалась на крошечный остров Путо, где родилась. Каждый раз сон начинался примерно одинаково: в полном изнеможении я плыву по бескрайнему морю, беспомощно барахтаясь в воде и вглядываясь вдаль — не покажется ли на горизонте заветный островок. И вот, когда силы на исходе, откуда-то свыше, из-под самого свода небес, доносится голос. Я вслушиваюсь, пытаясь постичь смысл сказанного. Но тщетно. И так ночь за ночью. Все тот же сон. Все тот же голос. И каждое утро, проснувшись, я ощущаю растерянность, печаль и разочарование. Я снова не поняла, о чем вещал таинственный голос с небес.

Был и другой сон… Мне два или три года, и я пытаюсь перешагнуть через высокий порог. Но препятствие слишком велико для маленькой девочки. Мне нужно напрячь все силы, сосредоточиться и преодолеть его. Это тяжело, но мне не страшно. Вокруг тихо, ни души, и светло-светло…

Мудзу все еще был очень занят у себя в офисе. Если случалось, что он работал меньше двенадцати часов в сутки, то вечером укорял себя за недобросовестность.

Ни один из нас ни словом не обмолвился о ссоре в Аргентине. Но это совсем не значило, что мы простили или поняли друг друга. Просто по взаимному молчаливому согласию решили пока не придавать значения тому, о чем свидетельствовала эта размолвка. Старались обращать внимание на достоинства друг друга, видеть лишь хорошее; так две уставшие перелетные птицы пережидают бурю в кроне могучего дерева, чтобы набраться сил и отправиться дальше.

И в то же время у каждого из нас было предчувствие, что я недолго пробуду в Нью-Йорке.

Из почтового ящика я достала несколько книг от издателя, контракты, открытку от бывшей жены Мудзу Китти (естественно, с пожеланием всего наилучшего), какие-то счета и пиратские экземпляры «Крошки из Шанхая», присланные Сиэр (специально для меня она собрала уже штук тридцать нелегально изданных книг в самых затейливых обложках). А еще она прислала компакт-диск с фильмом «Человек-паук», который продавался в Шанхае на любом, углу всего за доллар.

В письме она особо предостерегала меня: «Не вздумай тратить там деньги на всю эту голливудскую лабуду! То, что в Нью-Йорке стоит десять долларов, в Китае можно купить в десять раз дешевле».

Мудзу решил устроить прощальный ужин — не для меня, а для славного и талантливого работяги Питера.

Питер нашел работу, о которой давно мечтал, — место преподавателя в университете Сан-Франциско. По мере того как клиенты уходили, компании Мудзу было все труднее оставаться на плаву. Рано или поздно ему все равно пришлось бы сокращать штат сотрудников. Так что предстоящий отъезд Питера был выгоден им обоим.

Правда, это не помешало друзьям и коллегам расчувствоваться во время ужина. Против обыкновения Мудзу выпил, все время держал Питера за руку и без умолку говорил, а на глазах у него блестели слезы. Все-таки они проработали бок о бок десять лет! И, по словам Мудзу, Питер стал ему как родной.

Мудзу вообще необычайно быстро искренне привязывался к людям, с которыми работал. Он испытывал родственные чувства к друзьям, к бывшим подружкам и жене, даже к героям своих документальных фильмов. Что до меня, то в его иерархии привязанностей я, должно быть, находилась где-то между членом семьи и любовницей. Детство у Мудзу было не из счастливых, а потом из-за брака с еврейкой его семья практически отреклась от него. Временами я спрашивала себя, в ком Мудзу нуждался сильнее — в родственниках или любимой? И какого рода привязанность он питал к своим бывшим подружкам — родственную или сердечную?

Ужин закончился почти в полночь. Мудзу все еще был слегка пьян. Я заварила чай на кухне, а потом мы уселись на диване в гостиной.

— Знаешь, наверное, в чем-то я так и остался маленьким мальчиком… иногда веду себя как ребенок, — сказал он.

— Так и есть, — ответила я. Это было очевидно. Достаточно было взглянуть вокруг, на все эти бесчисленные персики, обнаженные женские фигурки и прочие пустяки, расставленные по комнате, на его цветастую, хотя и стильную одежду. Я посмотрела на его круглое лицо, в раскосые глаза. А он громко рассмеялся.