Игра теней - Петр Катериничев

Берет кассету.

Вставляет в видеомагнитофон. «Тот самый Мюнхгаузен»…

«Положение было отчаянным. Нужно было выбирать одно из двух: погибнуть или как-то спастись».

«Ну и что же вы выбрали?»

«Угадайте… Я решил спастись. Но как? Ни веревки, ни шеста… И тут меня осенило — голова! Голова-то всегда под рукой, господа… А рука у меня, слава Богу, сильная… А голова, слава Богу, мыслящая… Я схватил себя за волосы и рванул что есть силы… Я рвану-у-ул…

И вытащил себя из болота. Вместе с конем».

«…Вы утверждаете, что человек может поднять себя за. волосы?»

«Обязательно. Мыслящий человек просто обязан время от времени это делать».

«Чушь… Невозможно… А где доказательства?..» «Я — жив…»

Мы живы…

МОСКВА, РОССИЯ

Дома меня ждал сюрприз.

Худенькая русоволосая девчонка лет двенадцати.

Она лежала, свернувшись калачиком в подъезде, у батареи.

Спиртным не пахло. Попытка разбудить не увенчалась успехом.

Одета она была тоже слишком легко по такому времени: джинсы, худосочный свитерок и куртка на «рыбьем меху». Закатал рукава: руки чистые, «трасс» нет; хоть это слава Богу…

Дыхание ее было едва слышным; я поднял девочку на руки — голова безвольно свесилась назад.

Да, машину отпустить я поторопился. Она явно чего-то наглоталась или нанюхалась. «Скорая» приедет через час, не раньше, ну а тормознуть кого-то в такое время с полубезжизненным телом на руках…

Хотя…

Я вышел на край трассы, поддерживая одной рукой девочку за талию, как подвыпившую подружку; в другой веером развернул новенькие синие полтинники…

Если такой автостоп не сработает, значит, я ничего не понимаю в людях.

Автостоп сработал. Хотя и не сразу. Мимо прокатил шестисотый «мере», пара машин рангом пожиже; остановилась черная «Волга»: водила прирабатывал на хлеб насущный в свободное от чиновного хозяина время.

Приспустил стекло:

— Далеко едем?

— В центр…

— По ночному времени…

— Стольник…

Цена была хорошая, даже очень, но по ночному времени… Водила, даже мельком взглянув, заметил, что девчонка — малолетка, а посему мое присутствие рядом сложилось в его куцем воображении в единственно возможную версию… И он не хотел продешевить.

— И — полтинник за скорость, — произнес я, открывая заднюю дверцу.

— Бабки вперед.

— Не доверяешь?

— Хм…

— Куда я денусь-то с «подводной лодки»? Да еще с «довеском»?

— А мое дело шоферское…

— Держи, командир.

— С ветерком, не обижу…

Забираюсь в салон, девочку укладываю головой себе на колени.

— Ты это… Без баловства… — Водитель внимательно наблюдает за мной в зеркальце.

— Да уж какое баловство в наши годы… Водила хмыкает понимающе… А я — закуриваю… На сук упало мне его «понимание»…

Как мечталось в детстве — ни дня без приключений!

— Подружка мне салон не «оближет»?

— Все под контролем.

Если его что и удивляет в данной ситуации, так это то, что девочка в полной отключке, а я — как стекло. Хотя после штурма отечественных дорог на «железном коне» тело еще не вполне отошло от полной стеклоподобности, а душа — от взгляда на мир в стиле «челюскинец на льдине»…

Довольно резво проскакиваем Ленинский проспект.

— Куда рулить-то, уважаемый?

— Пока прямо…

Подкатывать «на рысаке» к дверям больницы я не собираюсь.

— Теперь налево, метров сто. Проезжаем.

— Стоп. Спасибо, командир. Удачи…

«Командир» хмыкает себе под нос нечто неопределенное… Ночная Москва — чего только не насмотришься!

Районная поликлиника за углом, метрах в пятидесяти. Обхожу ее по периметру, пока не натыкаюсь взглядом в неровно мерцающую надпись «Травмпункт» с облезлым красным крестом, больше напоминающим не символ милосердия, а эмблему вермахта на борту подбитого «тигра».

Травмированных, слава Богу, немного. Два мужика и пожилая дама. Мужчинки малость подбиты на голову и не вполне трезвы, у женщины — что-то с рукой: она ее бережно укачивает, словно ребенка.

В ярком люминесцентном свете лицо девочки кажется мертвенно-бледным, словно неживым. Но дыхание я чувствую.

Прохожу через приемную и толкаю дверь в кабинет.

— Эй, мужик, очередь здеся, — пытается остановить меня мужчинка с оплывающей левой стороной лица. Но попытка эта остается вялой и незавершенной: по моему взгляду он понял — если вякнет что-то еще, то его травма усугубится…

— Да что вы, не видите, дочку машина сбила… Папаша сам не свой…

Ну что ж… Я всегда считал женщин догадливее ночных извозчиков…

Врач лет под пятьдесят, с лицом землистого цвета и набрякшими непроходящими мешками под глазами… И похож скорее на Харона, готового переправить любого желающего по ту сторону Леты, чем на целителя.

Доктор сидит за столом и хлебает быстрорастворимый суп из пластмассового стаканчика. Поднимает взгляд:

— Выйдите, я вас не приглашал.

— В смысле…

— Вы что, не видите, я обедаю!

— Ночью?

— Покиньте немедленно кабинет, больной!

Сначала я растерялся… Потом пытался пошутить… Но когда увидел его глаза… Он смотрел так, словно у меня на руках не ребенок и не человек даже, а свернутый коврик из прихожей…

Больной… Если кто из нас и больной… Будем лечить…

— Слушай сюда, парацельс гребаный… Или ты делом займешься, или сожрешь сейчас весь свой инструментарий вместе со шкафом! Девчонка едва дышит!

Целитель стал бурого цвета. И аппетит у него пропал. Совсем. На что я и рассчитывал. Сейчас мыслительный процесс явно ускорился, и айболит натужно соображает, кто я такой… Для «быка» — хлипковат, да и не выговаривают «быки» слово «парацельс»… Для простого гражданина — слишком нагл и накатист…

Остается — СОБР, ОМОН или что-то в этом роде…

Тем временем укладываю девочку на кушетку и сую ему под нос ксиву с орлом на обложке:

— Служба безопасности! Осматривай! Живо! Какой-нибудь демократствующий терапевт стал бы изучать документик детально, чтобы было на кого жаловаться. А этот — старого закала: молча встал и направился к кушетке.

Хотя… Наверное, я несправедлив к терапевтам… Или — к демократам.