Вишневые воры - Сарей Уокер

снится и на самом деле в спальне я одна. Но тут я поняла, что мою руку действительно сжимают чьи-то пальцы, и отдернулась от них, как от змеи. Кто-то стоял, склонившись над моей кроватью.

– Мама? – вздрогнув, сказала я. – Почему ты не у себя?

– Я улизнула ненадолго, – прошептала она.

Она присела на край кровати и подвинулась ко мне.

– Сиделка спит. Она забыла дать мне таблетки. Послушай, – сказала она, взяв мое лицо в свои ладони. – У меня не так много времени.

Она говорила с такой энергией, что мне стало страшно. Перед тем как продолжить, она дала мне несколько секунд, будто даруя время на подготовку. Я занервничала – и вдруг все поняла.

– Не надо, не говори! – умоляюще попросила я, отодвигаясь от нее. – Мама, пожалуйста!

– Если Розалинда выйдет замуж за этого человека, с ней случится что-то ужасное, – сказала она, крепко схватив меня за плечи. – Я снова чувствую запах роз.

– И что это значит?

– Розы предупреждают меня о приближении беды.

Я высвободилась из ее хватки.

– Пожалуйста, уходи, – взмолилась я. В ее голосе слышалась паника, и я не хотела, чтобы меня снова втянули во все это. – Нам опять попадет.

– Айрис! – громким шепотом вскричала мама. Я оглянулась на Зили, но та не пошевелилась.

– Розалинда спит в гостиной, – сказала я. – Пойди и поговори с ней сама.

– Меня никто не слушает, – ответила она. – Только ты можешь спасти ее.

– Меня тоже никто не слушает! – При мысли о том, что Розалинда может лечь в могилу рядом с Эстер, у меня на глазах выступили слезы. – Может быть, на этот раз ты ошибаешься!

– Я бы тоже хотела так думать. – Она поднялась на ноги, поцеловала меня в макушку и выскользнула из комнаты.

Слушая, как удаляются ее шаги, я вспомнила, что чувствовала тогда, в столовой. Так или иначе я знала, что это случится.

7

На следующий день было пасхальное воскресенье. Сестры были в восторге от новых платьев. Все они были разных пастельных оттенков: бледно-розовое для Розалинды, сиреневое для Каллы, фисташковое для Дафни, желтое для меня и нежно-голубое для Зили. Когда я открыла глаза, сестры бегали из комнаты в комнату, прихорашиваясь: Розалинда и Калла, накрутив волосы на бигуди, носились с пудреницами и помадами; Зили кричала, чтобы кто-нибудь ей помог; Дафни расхаживала по коридору в бюстгальтере и трусах, разыскивая свою расческу.

Пока они одевались, я оставалась в постели, пытаясь отделаться от наваждения прошлой ночи и убедить себя, что Белинда просто была напугана и никакая она не ясновидящая. Молния два раза в одно место не бьет – по крайней мере, так мне всегда говорили.

Наконец я встала и отправилась в ванную. Дверь в спальню Эстер и Розалинды была открыта; Розалин-да сидела у зеркала и наносила румяна. Лиф ее розового платья плотно облегал фигуру и широкой юбкой распускался на талии; волосы были тщательно завиты, губы – цвета бургундского вина, икры изящно приподняты над черным каблуком. Она была полна жизни, и я не могла представить, что с ней может случиться что-то плохое.

– Тяжелая выдалась ночка? – спросила она, а я в ответ пожала плечами.

– Мне кто-нибудь поможет? – раздался откуда-то крик Зили, и Розалинда встала и пошла к ней, на ходу похлопав меня по плечу. Я зашла в ее спальню. Окно, которое тогда разбила Эстер, давно заменили; нагнувшись, я увидела под ним засохшую кровь – черную, как плесень. Несмотря на то что горничные тщательно отмыли весь пол, кровь была в каждой щелочке.

– Тебе пора одеваться, – тихо сказала Розалинда. Я не слышала, как она вернулась, поэтому тут же покраснела – маленькая девочка, которую застали за нехорошим.

Я поплелась в ванную, затем вернулась в свою спальню и натянула платье – мягкое и желтое, как цыпленок. «Я никому ничего не скажу», – думала я про себя, надевая короткий жакет в тон платья. За окном пронзительно крикнула птица, и я повернулась. Птица исчезла, и оказалось, что я смотрю на могилу Эстер. «Нет, – сказала я себе. – Никакой это не знак».

Поскольку для пасхальных корзинок мы уже были слишком взрослыми, на столе нас ждали шоколадные зайчики в разноцветной фольге, кульки с мармеладом и большие пластиковые яйца с безделушками. Все это было живописно разложено в центре стола на искусственной траве; картину, видимо созданную стараниями Доуви и миссис О’Коннор, довершали двойные вазочки с нарциссами.

На завтрак были яйца пашот на тостах и свежий апельсиновый сок. Белинда не появилась, и я вздохнула с облегчением. После позднего завтрака отец повел всю семью в церковь; мы с сестрами, надев шляпки и перчатки, чинно шествовали по улице, любуясь своим отражением в окнах машин.

Во время пасхальной службы, сняв перчатки, я кусала ногти, пока вокруг распевали все эти невыносимые гимны и псалмы о жизни и смерти. Мне не терпелось оттуда сбежать. Шепнув Розалинде, что мне нужно в туалет, я выскользнула из церкви. Во дворе стояли мужчины, улизнувшие со службы под предлогом перекура. Через дорогу был офис доктора Грина, где я, без сомнения, оказалась бы, случись мне встать на пути предстоящей свадьбы.

Я ощутила приступ злости: зачем Белинда так со мной поступает? «Только ты можешь спасти ее». Разве можно так говорить? Спасать ребенка должна мать, а Белинда свалила все на меня. Впрочем, я понимала, что ее вмешательство стало бы последней каплей для отца и ее отослали бы обратно в клинику. Я не обладала никакой суперсилой и не могла спасти Розалинду – мама доверилась мне лишь потому, что я ее слушала, когда все остальные от нее отвернулись.

Я обошла церковь и оказалась во дворе, густо засаженном высоким кустарником, в центре которого стояла вишня в цвету – каменные плиты были усыпаны ее розоватыми лепестками. При виде вишни я вспомнила о Веронике и подумала о том, буду ли я теперь всю жизнь, как собака Павлова, реагировать на цветущую вишню именно так: томлением и алеющими от стыда щеками. Впрочем, тот день, казалось мне, был из какой-то прошлой жизни, когда меня беспокоило лишь одно: мое неуместное вожделение. Почему Белинда не могла оставить меня в покое? Дать мне побыть маленькой девочкой с обычными для моего возраста переживаниями… Нет, ей нужно было вывернуть мою жизнь наизнанку, поместить меня в роман Нэнси Дрю, написанный Мэри Шелли.

Через боковую дверь я вошла в каменный вестибюль, где когда-то стоял гроб Эстер. Сейчас здесь был только стол с библиями и псалтырями, а у стены стояли складные стулья. Раскрыв один, я присела. Меня била дрожь от живых воспоминаний об этом месте и царившего здесь холода, от которого не спасал жакет. В этой комнате прощались не только с Эстер – за последние сто лет или даже больше через нее прошли все умершие жители Беллфлауэр-виллидж. Это была комната призраков, и при мысли об этом я задрожала еще сильнее.

Я сидела в каменной прохладе и думала о том, что же мне делать. После случившегося с Эстер я старалась просто жить дальше; я так и не смогла понять, что же именно произошло, но, поскольку Белинда вечно находилась в полудреме и не трогала меня, мне почти удалось выбросить это из головы. Теперь же Белинда снова поставила меня в безвыходное положение, и я боялась, что это не приведет ни к чему хорошему. Я понимала, что игнорировать ее слова было бы ошибкой, учитывая, что в прошлый раз она оказалась права. Но доктор Грин утверждал, что Белинда больна, а Розалинда сказала, что я становлюсь такой же, как она. Действительно ли Белинда была больна? Вряд ли. Скорее она не поддавалась укрощению, и это им не нравилось; а если укротить не получается, оставалось лишь держать ее под воздействием лекарств. Но вдруг я ошибалась? Я и правда уже не знала, чему верить, а чему нет. Прошлой осенью из разговоров с родными и с врачом я извлекла лишь один урок: доверять себе я больше не могла.

8

Дома нас уже ждал Родерик – его пригласили на пасхальный ужин. Его родителей, братьев и сестер тоже позвали, но у них было другое семейное мероприятие.

По неписаному правилу миссис О’Коннор, праздничный ужин всегда