Дар психотерапии - Ирвин Д. Ялом

Мои комментарии затронули некую важную струну, ибо по дороге домой на нее нахлынули забытые воспоминания о том, как они с матерью часто массировали друг другу ноги во время долгих сокровенных разговоров. У нее были весьма проблемные отношения с матерью, и в течение многих месяцев терапии она стояла на том, что ее мать была безжалостно далека от нее, и у них практически не было моментов физической близости. Сон рассказал нам совершенно иное и знаменовал новый этап терапии, в котором она переформулировала прошлое и представила своих родителей в более мягких, более человечных тонах.

Другой сон, огласивший и начавший новую фазу терапии, был изложен пациентом, который не помнил большую часть своего детства и был любопытным образом нелюбопытен по отношению к своему прошлому.

«Мой отец был все еще жив. Я пришел в его дом и разглядывал старые конверты и записные книжки, которые не должен был открывать до его смерти. Но затем я заметил зеленое мерцание, появляющееся время от времени. Я мог видеть его прямо сквозь один из запечатанных конвертов. Это было словно мерцание от моего телефона».

Пробуждение любопытства пациента и звонок из его внутреннего «я» (мерцающий зеленый свет), который наставляет его обратить свой взгляд на отношения с отцом, в этом сне вполне очевидны.

Последний пример сна, открывающего новые перспективы для терапии:

«Я собиралась одеться на свадьбу, но нигде не могла найти платье. Мне дали груду деревянных фрагментов, чтобы построить свадебный алтарь, но я не представляла, как это сделать. Затем моя мать заплела мои волосы в косы. После чего мы сидели на диване, и ее голова была столь близка к моему лицу, что я могла чувствовать ее усы. Затем она исчезла, а я осталась одна».

У пациентки не было никаких сколько-нибудь значительных ассоциаций с этим сном: особенно со странным образом кос (с которыми она никогда не сталкивалась) — до следующего вечера, когда лежа в кровати и засыпая, она внезапно вспомнила, что у Марты, давно забытой, но лучшей подруги в первых трех классах, были косы! Она рассказала об эпизоде, произошедшем в третьем классе, когда учитель вознаградил ее за хорошую классную работу, дав ей возможность украсить класс к Хэллоуину и разрешив выбрать другого ученика, чтобы помочь ей. Думая, что было бы неплохо расширить свои знакомства, она выбрала другую девочку, а не Марту.

«Марта больше никогда не разговаривала со мной, — сказала она печально, — а ведь это была моя последняя лучшая подруга». Затем она перешла к истории своего жизненного одиночества и всех потенциальных близостей, которые она тем или иным образом саботировала. Другая ассоциация (к образу головы, близкой к ней) была связана с ее учительницей в четвертом классе, наклонившей свою голову очень близко к ней, словно собираясь прошептать что-то нежное, но вместо этого прошипела: «Зачем ты это сделала?» Усы во сне напомнили о моей бороде и ее страхе чрезмерной близости со мной. Повторение того же следующей ночью — это пример ассоциированных воспоминаний, также достаточно распространенного феномена.

Со времен работы Фрейда, вышедшей в 1911 г. и посвященной первому сну в психоанализе, терапевты с особенным уважением относились к первому сну пациента в терапии. Этот начальный сон, по убеждению Фрейда, часто бесценное свидетельство, предлагающее исключительно показательный взгляд на ключевые проблемы, потому что ткач снов внутри бессознательного пациента все еще наивен и избавлен от охраны. (Исключительно по риторическим причинам Фрейд иногда говорил об отделе памяти, разрабатывающем сны, словно это был независимый гомункул.) В дальнейшем, когда способности терапевта к интерпретации снов становятся очевидными, наши сны делаются более сложными и сбивающими с толку.

Вспомните предвидение двух первых снов в главе 79. В первом женщина-прокурор преследовала своего отца за изнасилование. Во втором мужчина, собирающийся в долгое путешествие, запасался провизией в универмаге, в котором ему нужно было спуститься по темной лестнице. Вот некоторые другие.

Пациентка, муж которой умирал от опухоли мозга, увидела этот сон перед первым терапевтическим сеансом:

«Я все еще хирург, но также и аспирантка, изучающая английской язык. В мою подготовку к курсу включены два разных текста, один древний и один современный, но с одинаковыми названиями. Я не готова к семинару, потому что не прочитала ни одного из них. И, что особенно важно, я не прочитала древний, первый текст, который подготовил бы меня ко второму».

Когда я спросил ее, знала ли она название текстов, она сказала: «Да, конечно, я помню их очень отчетливо. Каждая книга, и древняя, и новая, была озаглавлена «Гибель невинности».

Чрезвычайно предвидящий сон дал общее представление о нашей будущей работе. Древний и современный тексты? Она была уверена, что знала, что они собой представляют. Древний текст — это смерть ее брата в дорожном происшествии двадцатью годами ранее. Надвигающаяся смерть ее мужа представлялась современным текстом. Сон рассказал нам, что она не сможет справиться со смертью мужа, пока не смирится с потерей брата, потерей, которая повлияла на всю ее жизнь, которая взорвала все невинные мифы юности о божественном провидении, безопасности дома, присутствии справедливости во вселенной, чувстве порядка, диктующего, что старое уступает место молодому.

Первые сны часто выражают ожидания пациента или страхи перед предстоящей терапией. Мой собственный первый сон в психоанализе и после сорока лет свеж в моей памяти:

«Я лежу на врачебном столе, готовясь к обследованию. Простыня слишком мала, чтобы должным образом прикрыть меня. Я могу видеть, как сестра втыкает иголку в мою голень. Внезапно раздается взрывной шипящий, булькающий звук — ППИПППППТПТ».

Значение центрального эпизода сна — громкий свист (ПШШШШ) — немедленно стал понятен мне. Еще ребенком я страдал от хронического синусита, и каждую зиму моя мать вела меня к доктору Дэвису для отсасывания гноя из пазух и промывки. Я ненавидел его желтые зубы и единственный рыбий глаз, всматривающийся в меня через дырочку круглого зеркала, прикрепленного к его голове, которое обычно носят отоларингологи. Я хорошо помню те посещения: то, как он засовывал канюлю в пазушный канал, я чувствую острую боль, затем слышу оглушительный свист (ПШШШШШ), когда впрыснутый солевой раствор выходит из моей пазухи. Я помню, как наблюдал за волнующим, отвратительным наполнением хромированного полукруглого лотка для слива и думал, что часть моих мозгов вытекает вместе с гноем и слизью.

Все страхи приближающегося психоанализа выразились в этом сне: что я буду раскрыт (слишком маленькая простынка), а он болезненно проникнет в меня (введение иглы), что я сойду с ума, мне промоют мозги, и я буду страдать от серьезного повреждения длинной твердой части тела (выраженной как большая берцовая кость).

Одной пациентке в ночь накануне ее первого сеанса приснилось, что я разобью все окна в ее доме и сделаю обезболивающий укол в сердце. Наше обсуждение обезболивающего укола выявило то, что, хотя она была очень успешным ученым, у нее был сильный соблазн отказаться от своей карьеры и попытаться стать художником. Она опасалась, что моя терапия заставит художника в ее сердце заснуть и принудит продолжить более рациональный, но нечувствительный жизненный путь.