Береговая стража - Дарья Плещеева

— Меньше бы ты в ее дела совалась.

— Так ведь платит. А мне приданое собирать надо, — призналась Малаша. — Может, если будет приданое, то и Бес на меня иначе глядеть станет? Он-то отчего к Макаровой подкатывался? Оттого, что у нее деньги есть. А ей уже тридцать. Ей-богу, тридцать, мне швея Тихонова сказывала, она шила Наташке платье нимфы, еще когда в Москве замирение с турками праздновали! Помнишь, всех туда повезли танцевать, а мы, маленькие, в школе остались? Ведь и тебя возили!

— Да… — припоминая, сказала Федька. — Мне то ли одиннадцать лет было, то ли уже двенадцать, я амурчика танцевала. А только ты с Анюткой поосторожнее. Мало ли какой вздор она в голову посадит — и тебя впутает.

— А что она может сделать? Разве что к родительнице той невесты прийти и брюхатость показать? — догадалась Малаша.

— Ох, и взбеленится же ее старый хрыч! — Федька невольно рассмеялась.

До репетиции было еще время, она побежала в зал и там, в полном одиночестве, развернула крошечную записку.

«Любезный друг! — так начиналось послание. Федька подпрыгнула и закружилась. Она была счастлива безмерно. Я нахожусь в надежном месте, под покровительством человека, который может мне помочь, — прочитала она далее. — Мне обещано содействие. Как только будет возможно, я вернусь. Друг твой А.»

— Друг твой… — вслух произнесла Федька. — Друг твой…

Она еще раз прочитала записку, подивившись, какой, оказывается, у Саньки четкий и выработанный почерк. И задумалась — выходит, теперь уже незачем сидеть голой перед живописцем?

Федька привыкла жить самостоятельно и, как все танцовщицы, знала, что милость покровителей ненадежна. Из Санькиного послания она поняла, что дело тут таинственное — и впрямь, кому нужен молодой фигурант, чтобы ни с того ни с сего начать его вызволять из неприятностей? Хотя «человеком» Санька мог из соображений секретности назвать и даму. Поняв это, Федька словно с небес наземь шлепнулась. Но, с другой стороны, Санька еще слишком переживал смерть Глафиры, чтобы вдруг оказаться в чьей-то постели.

Решив, что покровитель покровителем, а заработанные ею деньги могут пригодиться, Федька спрятала записочку на груди и вернулась в уборную.

Спектакля в тот вечер не давали, а репетировали.

Вечером Федька неторопливо вышла из театра. Шапошников обещал, что ее не станут преследовать, и было любопытно, сдержит ли он слово. Она пошла через площадь, направилась к Харламову мосту, причем спрямила путь — сперва переулками, потом вдоль Екатерининской канавы. Места были в этот час безлюдные, время от времени она останавливалась и прислушивалась. Снег не скрипел, никто не шел следом. Похоже, Шапошников сдержал слово.

Идти было радостно — и легкая метелица веселила душу, и на груди лежала записка, первая в жизни Санькина записка. «Любезный друг!..»

Федька взяла извозчика, съездила на свою квартиру за чистым бельем и поехала к живописцу. Она хотела поблагодарить его и подробно доложить о визите в огурцовскую лавку, но он отсутствовал. Пришлось лечь спать. Но на сон грядущий она послала-таки Саньке тайный мистический знак — наиграла на клавикордах ту заветную мелодию. И на душе сделалось светло — как от предвкушения праздника…

Утром Санька завтракал в обществе Келлера.

— У тебя озабоченный вид, сударь. Здоров ли ты?

— Здоров, — отвечал Санька, — но обо мне в театре сильно беспокоится одна особа. И я хочу дать ей знать о себе.

— Пиши записку, — велел Келлер, — наш человек отнесет и передаст в собственные руки.

Тут-то Санька и растерялся. Он был известный грамотей — делал в каждом слове по две-три ошибки, а запятые не признавал вовсе. Впрочем, в береговой страже он почитался за человека образованного — как-никак, весь «Письмовник» прочитал и «Сказки» Аблесимова. Перо в руки он брал очень редко — а если бы не младший братец, ради которого дома держали чернильницы с перьями, то и не вспомнил бы, когда в последний раз вывел пару строчек.

К счастью, Санька вспомнил, что никогда не писал Федьке записочек, а, значит, она не знает его почерка. То есть самому маяться не обязательно.

Он продиктовал Келлеру послание такого смысла: я-де безопасен, нахожусь в надежном месте и сыскался покровитель, который поможет привести дело к благополучному исходу.

— Кому передать? — спросил Келлер, изложив слова так, как полагается человеку вежливому.

Санька задумался. Если напрямую Федьке — посланец, вернувшись, донесет, что у румянцевской приятельницы на роже черти горох молотили. А было же с ней условлено, что посредницей станет Малаша, та хоть прехорошенькая…

— Фигурантке Маланье Тихоновой. И спросить ее потихоньку, как там, в театре, что обо мне говорят…

— Будет исполнено.

Келлер вышел, пропадал минут десять, вернулся и сказал, что записка отправлена.

— А теперь собирайся, сударь, в гости.

— Куда?

— К госпоже Лисицыной.

По Санькиной физиономии Келлер понял, что дама подопечному не слишком понравилась.

— За все платить надобно, — сказал он. — Тебя из неприятностей вытащат, а ты послужи — дело-то несложное, махать за ветреницей.

— Какая она ветреница? — удивился Санька. — В ее-то годы?

— Она у нас шалунья, — загадочно ответил Келлер. — Ты по роже не суди, она по амурной части такое выделывает, тебе и не снилось. Слушай — она станет тебя зазывать на свой вечерний прием, искокетничается, ты не соглашайся, выдумай что-нибудь. Скажи — в иное место зван, к знатным особам. Она учнет делать тебе авансы. Тоже держись стойко.

— Это будет нетрудно, — буркнул Санька, страх как не любивший крупных грудастых дам.

— Но намекни — может быть, когда-нибудь…

— Когда рак на горе свистнет.

— Шутить я не хуже твоего умею, — сообщил Келлер, — а то и получше. Мне за шутки деньги платят. Эта госпожа Лисицына, коли с умом за дело взяться, поможет нам побольше узнать про убийство Глафиры Степановой… Я не вру, чтобы тебя к ней в постель таким манером загнать. Как раз в постели тебе делать нечего. И знаешь почему?

Санька совсем растерялся. Такая новость — а Келлер бубнит со скучным видом! Можно ли ему верить?

— Не знаешь… Растолкую. Наша госпожа Лисицына притворяется, будто страстно любит супруга. Надо сказать, удачно притворяется, вашим театральным лицедейкам бы у нее поучиться. А сама бегает ночью к кучеру — парень он видный. Ублаготворяет, надо думать, знатно. Коли ты сразу к ней под одеяло прыгнешь, может статься, окажешься тому кучеру недостойным ривалем. И она сразу на тебе большой дубовый крест поставит.

— Это почему ж недостойным?!

Санька знал, что Анюта весьма им довольна, и сильно обиделся.