Злой город - Дмитрий Силлов

– Подло это, в воинском деле отраву применять, – хмуро сказал воевода. – Это красны девки от насильников порой ножики ядом мажут, потому как по-другому оборониться силы недостает. И то от того яда только муть в глазах и слабость в членах на время, чтоб ей убежать можно было…

Кривым ножом перс осторожно взрезал рубаху и, плеснув на лезвие крепким самогоном, коснулся плоти отточенным железом. Раненый, словно чуя новую боль, заметался на дубовом столе, основание которого было накрепко врезано в пол.

– Держите крепче! – прикрикнул лекарь на дружинников, удерживающих раненого за руки и за ноги. И нажал сильнее.

Плоть еле слышно затрещала, уступая лезвию. Перс продолжал сосредоточенно погружать железо в живое тело.

– Мамынька… – простонал раненый. Воевода знал – мать витязя умерла очень давно.

Хорошо ли, что парень сейчас видит ее на пороге миров? К себе мать сына зовет или же пришла удержать душу воина среди живых?

Перс осторожно тянул стрелу из раны, стараясь, чтобы наконечник не соскочил с тростникового древка.

Наконец из раны показался острый край черного от крови железа. Кто-то сунулся помочь…

– Боррро![106]– прорычал перс. Помощник прянул назад, все поняв без перевода.

Наконец дело было сделано. Рашид швырнул на дощатый пол окровавленный обломок стрелы и, диковинной кривой иглой заштопав рану, намазал ее какой-то вонючей гадостью, после чего ловко замотал холстиной.

Приподняв веки ратника, лежащего без сознания, Рашид произнес удовлетворенно:

– Зинда!

Ратники, державшие раненого, недоуменно переглянулись.

– Живой, – поправился, опомнившись, суровый лекарь.

Лица присутствующих разгладились.

– Лихо ты, – покачал головой воевода. – Воистину руки золотые.

Рашид невесело усмехнулся. А после пнул валяющийся на полу обломок стрелы, словно дохлого гада, попавшегося на дороге.

– Делаю что могу, сипай[107], – сказал он. – А насчет того, что ты говорил о подлости… Ты просто не знаешь всего об ордынцах. Мало того что они мечут стрелы с гарпунными наконечниками, которые приходится вырезать из тела. Они мажут их ядом каражервы, на их языке «черной еды». Этот яд, который намного сильнее яда каракурта, добывается из желчи рыбы, похожей на раздутую от съеденной падали собаку. Некоторые их богатуры порой едят эту рыбу, рискуя умереть. Какие-то ее части смертельно ядовиты, какие-то – нет. Но ошибиться можно всегда. Так бесноватые богатуры испытывают судьбу, получая от поганой пищи мгновения райского наслаждения.

– Наслаждения? – переспросил кто-то из присутствующих.

Рашид презрительно сморщился.

– Крошечные капли яда попадают к ним в кровь, и тогда их разум на время уносят черные дэвы[108]. И очень часто возвращают его не полностью. Сами ордынцы считают таких людей одержимыми. Съев не тот кусок, люди перестают владеть своим телом и умирают в страшных мучениях. Правда, бывает, что человек вылечивается. Но после этого он становится ходячим мертвецом. Слава Аллаху, что подобное случается редко.

– Мерзость какая! – с отвращением произнес один из добровольных помощников лекаря. – Ваньке-то нашему стрела без яда досталась? А то, глядишь, помрет, а после вурдалаком станет.

– На этой стреле нет яда, – покачал головой Рашид. – Орда в конце похода и, похоже, весь яд каражервы истрачен на тех, кто сейчас уже в земле. Но есть много иных, менее дорогих ядов. От ножа, отравленного обычным ядом, ваш поединщик умер мгновенно. От яда каражервы человек умирает гораздо дольше.

Лица воинов помрачнели.

– Нет меры человечьей жестокости, – покачал головой воевода.

– На жестокость надо отвечать жестокостью, – твердо произнес Рашид…

Ночь медленно отступала, выдавливаемая за горизонт краем пока еще невидимого солнечного щита.

Четверо кебтеулов из сотни Черных Шулмусов почтительно склонились перед одинокой фигурой в черном плаще-ормэгэне. Внутри железной кибитки, которую они охраняли, послышался тихий стон.

– Все готово? – спросил Субэдэ. Только своим личным телохранителям мог доверить он тайну ритуала. Но и то далеко не все им было известно. Некоторые тайны не предназначены для людей.

– Да, Непобедимый.

Послышались шаги. Двое воинов вышли из-за кибитки, ведя под локти связанного молодого раба. Лицо раба было бледным от ужаса.

– Не бойся, – сказал Субэдэ рабу. – Ты уйдешь легко. Чашу, – бросил он отрывисто и сделал шаг вперед. Раб попятился было, но воины держали его крепко.

Плащ зашуршал, падая на землю. Мелькнула черная молния – и раб забулькал горлом, захлебываясь собственной кровью. Его шею пересек глубокий разрез. Один из кебтеулов схватил раба за волосы и резко запрокинул назад голову умирающего.

Субэдэ быстрым движением перехватил чашу из руки воина и подставил ее под струю крови.

Чаша быстро наполнилась до краев.

Глаза Субэдэ снова стали пустыми, словно он смотрел сквозь призму этого мира на что-то, видимое только ему. Кебтеулы отступили в тень, унося мертвое тело и шепча про себя охранные заклинания.

Субэдэ остался один.

Он не знал, откуда пришел к нему Ритуал. Бывает такое – ты знаешь, что надо сделать именно так, а не иначе. И, сделав, понимаешь, что поступил правильно.

Так было и с Ритуалом.

И с пхурбу.

Черный кинжал с рукоятью, изуродованной головами жутких демонов, вырванный из цепких лап алмас во дворце императора Нинъясу, изначально был тупым. Сперва Субэдэ не знал, что делать со странным и страшным предметом – почему-то казалось, что людские руки не могли изваять такое. А что-то делать с предметом, сотворенным богами или демонами… И что потом будет со смертным, решившимся на подобное? Субэдэ уже подумывал о том, чтобы потихоньку закопать внушавшее безотчетный страх бесполезное оружие на вершине одного из степных курганов, как вдруг однажды трехгранное лезвие, по прихоти резчика выползающее из пасти самого ужасного демона, потребовало заточки…

Оно явилось к нему ночью, само черное, словно ночь. Не подходящее ни под одно описание Нечто, постоянно меняющее форму. Не похожее ни на кинжал, ни на демонов, изображенных на рукояти. Оно вообще не было похоже на что-то, имеющее отношение к этому миру. Это было существо из иной вселенной, пришедшее в мир людей по какой-то своей надобности, недоступной пониманию смертных, и принявшее форму, понятную человеческому глазу. Оно не смогло полностью скрыть свою сущность и, подчиняясь законам этого мира, стало тем, чем стало – жутким подобием оружия. А люди дополнили остальное – то ли резцом искусного мастера, то ли лишь своим воображением, смущенным темной сущностью инородного предмета. Хотя, может быть, это были и не люди. Позже Субэдэ узнал, что, когда алмас поймали, в ее лапах уже был пхурбу.