Грызня за берса - Дмитрий Анатольевич Гришанин

пропыхтел я, продолжая энергично накачивать Василису. — У меня ща выносливость — просто пушка! А сил и вовсе, как у роты гренадеров!

— О-о, барин, ты такой сильный!..

— И выносливый!..

— И красивый!..

— Ох, я так хочу тебя, барин!

— Дэн, не отвлекайся! О-о, как мне хорошо! О! О-о! Ооооо!..

Когда верхом на Заразе я вырвался-таки из хранилища, снаружи уже вечерело. Накрапывал мерзкий колючий октябрьский дождик, который, вкупе с ледяным встречным ветром (пока лихорадочно кастовал Стального вепря и Крыло бабочки), подарил мне пару незабываемых бодрящих мгновений. Но даже после активации защиты (с энергетической подпиткой манозатратной техники, разумеется), удерживаться на мгновенно намокших и сделавшихся отвратительно скользкими роговых пластинах пита все остальное время полета, мягко выражаясь, было крайне некомфортно. Весь практически часовой перелет пришлось в диком напряжении цепляться ногтями за едва заметные стыки шейных броне-пластин…

После посадки во дворе родового дома я спрыгнул вниз далеко не в приподнятом настроение. Отчего тут же вдрызг разругался с некстати подвернувшейся под руку мачехой, выбежавшей из дверей дома мне навстречу. Ждущая со дня на день возвращения мужа с родным сыном Стефания Власовна ошибочно среагировала на разлетевшееся по дому известие: о появлении внизу барина. Я попенял скривившейся от моего полуголого вида хозяйке дома на отсутствие в ее руках хлеба-соли для дорого гостя. Она же фыркнула в ответку что-то там про босяков, позорящих своим бесстыжим видом славный род Савельевых. И понеслось…

Стервозная баба мастерски довела меня до белого колена и, когда, забыв слова от бешенства, как последний аргумент, я призвал в руку топор, с диким визгом сбежала в дом под надсадные вопли «Убивают!» от рванувших за ней следом теток-приживалок. К счастью, в холе от погони за провокаторшей меня отвлекла бросившаяся на грудь Василиса. И уже эта добрая душа, как положено, позаботилась об уставшем герое.

Васька с подружками меня накормила, намыла и напарила в бане, переодела в цивильную чистую одежку (системный плащ, кстати, за ненадобностью сам собой развеялся, еще когда я попытался снять его перед мытьем) и уложила спать в чистую кроватку. Ну, а чтоб барин не скучал в одиночестве, составила компанию на просторном траходроме сама, и до кучи всех подружек своих к нам в койку затащила.

Так с легкой руки моей неревнивой и любвеобильной Василисы начавшийся еще в бане разврат перекочевал в нашу спальню. И следующие пару часов я, на зависть Заразе, как реальный бык-производитель, беспрестанно покрывал жадных до ласки красоток. Этот праздник страсти и похоти мог продлиться еще энное время — из-за длительного воздержания, вкупе с читерской выносливостью, я был, что называется, в ударе и, накачивая очередную страстную партнершу, до сих пор не испытывал ни малейших признаков усталости — но…

— Муууу!.. — полный безнадеги и отчаянья призыв из ночного окна заставил меня прервать очередной акт незавершенным, соскочить с кровати и начать лихорадочно натягивать штаны с сапогами.

— Барин, ну куда же вы? — с упреком донесся вслед стон не доведенной до пика удовольствия партнерши.

— Дэн, ты чего⁈ — выскочила вдогонку за мной из клубка извивающихся на кровати тел Василиса.

— Все нормально, Вась, — я чмокнул влажный от пота лоб подружки. — Я быстренько гляну что там у пита стряслось, порешаю и вернусь… Девчонки, не расходитесь! Мы скоро обязательно продолжим!

— Возвращайся скорее, барин!..

— Будем ждать!.. — полетело мне вслед с кровати.

— Осторожней там!.. — напутствовала Василиса.

На ходу застегивая сорочку, я выскочил из спальни и захлопнул дверь. Пока бежал по короткому коридору второго этажа системный плащ сам собой снова материализовался поверх обычной одежды.

В несколько широких скачков одолев лестницу, я вихрем пересек холл и, выскочив на порог дома, увидел в огороженном горящими факелами круге арены гиганта грома-быка в жалкой, коленопреклоненной позе склонившего могучею голову перед невысоким коренастым мужчиной. В правой руке незнакомец сжимал длинное белесое копье, налитый белым сиянием, широкий и обоюдоострый, как кинжал, наконечник которого был наполовину воткнут в левую глазницу бедняги пита, и остатки садистки выколотого глаза до сих пор стекали кровавыми ручьями по заразиной морде, впитываясь в окровавленный песок арены. Второй рукой палач с наигранной небрежностью сжимал кончик правого рога грома-быка, превращая разворачивающуюся перед моими глазами трагедию в сюрреалистический фарс, где многотонную махину брони и звериной мощи играючи укротил жалкий человечишка, не дотягивающий собственным весом даже до сотни килограмм. Но по заметному перекосу прижатой к песку головы пита в сторону захвата, и бугрящимся под броней исполина мышцам, судорожно напрягающимся в тщетных потугах вырваться из «смешного» захвата, становилось очевидно, что силы в этой «показушной» хватке мучителя было вложено просто неимоверное количество. Что и не удивительно, ведь мучителем питомца был никто иной, как владыка здешних земель князь Белгородский — игрок пока что запредельного для меня одиннадцатого уровня.

Со всех сторон арену обступили десятки (а то и сотни, в окружающем ночном сумраке точно определить это было затруднительно) княжеских дружинников. Воины опирались на высокие копья, в стальные наконечниках которых отражались факельные огни, и горящими глазами взирали на устроенное для них лидером ночное кровавое представление.

— …А вот и хозяин твой, животинка, пожаловал, — даже не обернувшись в мою сторону, продолжил вещать на потеху толпе князь Белгородский. — Да ты не стесняйся, зыркни оставшимся глазом-то. Искренне советую воспользоваться предоставленной судьбой возможностью, пока есть еще чем глядеть.

— Муууу!.. — обреченно взревел под хохот толпы мой питомец.

— Прекратите!.. За что вы его⁈ Почему⁈ — зло закричал я в сторону собрания с верхотуры крыльца.

— Искренне сочувствую тебе, Артем Любомудрович, — обернулся через правое плечо князь (проследив за его взглядом, я различил в толпе дружинников раскрасневшуюся от хохота отцовскую рожу). — Дениска твой, гляжу, совсем от рук отбился, вперед старших дозволяет себе рот разевать.

— Истинно так, батюшка-князь! — откликнулся папаша. — Совсем от рук отбился, паскудник!

— Слыхала, животинка, что добрые люди о хозяине твоем говорят? Придется, похоже, опосля тебя, мне и с ним воспитательную беседу проводить.

— Эй! Ну-ка отвалите от моего пита! Живо! — взревел бешено я и призывал в правую руку топор.

— Вон оно как, — хмыкнул князь. — Извиняй, животинка, но твой хозяин оказался тупей, чем я думал. А за тупость его расплачиваться придется тебе.

Молниеносное, практически неразличимое даже в ярком свете десятков факелов, движение руки с копьем, и вырванный из кровавой раны наконечник тут же вонзается во второй глаз грома-быку.

Отчаянный рев ослепленного Заразы сливается с моим бешенным криком. Не помня себя от неистовой ярости, я одним гигантским прыжком соскакиваю со ступеней крыльца и несусь на толпу дружинников.

На встречу мне в едином порыве вскидывается лес копий, краем уха параллельно фиксирую треск множества взводимых луков.

Но и я далеко