Темные Тропы - Мэтью Гэбори

Когда она должна была покинуть его, чтобы посвятить себя иным, чем он, ему казалось, что он умрет. Он умолял ее, угрожал ей, но она никогда не уступала. Сраженный, он окопался в своей воображаемой мастерской. С той поры он никогда не знал других женщин, за исключением этой статуи. В ней была воплощена его меланхолия, и ее красота смягчала муки его души.

Он велел лестнице исчезнуть и вернулся к статуе Януэля, установленной в центре мастерской. Он вспоминал о долгих часах, проведенных около ребенка, когда он учил его, как надо обстругивать дерево, как выточить из простой ветки тонкую заостренную палку, которая сможет пробить кольчугу. Он показывал ему, как надо обрабатывать металл, чтобы починить доспехи, как держать деревянный молоток и бить им, чтобы выпрямить искривленные детали или вернуть им первоначальный наклон, а также обучал его наилучшему способу сплетать кольца, чтобы они могли задержать острие меча. Он так и не преуспел в том, чтобы стать другом или даже учителем для мальчика. Ребенок не был простофилей и догадывался, что василиск делал все это единственно для того, чтобы понравиться его матери.

Впрочем, между матерью и сыном было изумительное сходство. Тот же нос, тот же рот… Эта мысль заставила его вздрогнуть.

Не рисковал ли он, покушаясь на Януэля, задеть его мать?

Вдруг он представил себя рядом с фениксийцем: как он столкнется с этим знакомым лицом, с его; взглядом? Окажется ли он способен смять и раздробить его сознание, изваять свои грезы для того, чтобы разрушить его душу? Мать и сын наделены одной иг той же кровью, кровью Волны, и Зименц знал, что видения никогда не лгут. Перекапывая душу фениксийца, он непременно столкнется с богатыми и подробными воспоминаниями, со сценами, которые он, так или иначе, старался забыть.

Он испустил слабый крик и обернулся, как если бы он искал помощи у статуй, которые его окружали. Что стал бы он делать в присутствии подобных воспоминаний? Осмелился бы он их разрушить, приговорить к небытию? Он заломил руки и бросился к Матери Волны в поисках знака.

– Что я должен делать? – взмолился он. – Мое сокровище… ответь мне, пожалуйста. Твой сын… я должен его убить. Они требуют, чтобы я убил его… Захочешь ли ты меня простить?

Впервые тишина показалась ему враждебной. Он упал на колени перед колонной и стукнул кулаком по металлу.

– Я люблю тебя, – прозвучало как выдох.

Он соскользнул на пол, обвил руками колонну и больше не двигался до тех пор, пока голос властителя Арнхема не прорвал занавес его видений.

Януэль доверился переулкам города. Ему было грустно. Он шел с чуть откинутой назад головой, позволяя дождю струиться по его лицу. Он думал об этом неуместном поцелуе, о лихорадочном порыве, за который он расплачивался теперешней своей дрожью и потерей способности рассуждать. Его смешавшееся сознание удерживало перед собой только лицо Шенды. Она кружилась перед ним, как призрак, и он моментами вскидывал руки, как будто хотел схватить ее.

Он почти ковылял, пошатываясь и с похмельем в сердце, не зная, куда идет. У него было ощущение, будто он истек кровью, готов рухнуть наземь и уже никогда не сможет подняться. Мог ли он подозревать, какая убийственная сила таится в подобном отказе, в поцелуе, который другой не хочет разделить? Никто, даже учитель Фарель, не предупреждал его об опасности этой уничтожающей муки, которую может причинить любовь. Его душа кровоточила, и он не знал, как ее вылечить.

Фасады цвета ржавчины чередовались на его пути и понемногу вливали неведомый бальзам в его раненое сердце. Через приоткрытые двери он стал различать жаркие помещения и в них мужчин и женщин, собравшихся вокруг кристаллических столбиков и рассказывающих нечто, что доходило до него в виде приглушенного бормотания. На галереях он увидел детей, игравших среди летучих рыбок, которые кружились в серебристом облачке. Ему навстречу попались купцы, сопровождаемые гигантскими черепахами, которые двигались медлительным караваном, таща тяжелые тюки на своих красноватых панцирях; женщины с длинными бирюзовыми волосами, улыбавшиеся ему; лавки, которые открывались к ночи и предлагали странную просвечивающую рыбу, купавшуюся в огромных чашах с медовым ароматом. Он остановился перед такой чашей, заинтригованный этим запахом, и ему предложили попробовать одну из рыб. Ее мякоть была пикантной, сладковатой и сочной. Он двинулся дальше, но ему пришлось посторониться, чтобы уступить дорогу нескольким типам с надетыми на голову медузами. Существо напомнило ему медузниц, те органические шлемы, какими сестры-альмандинки снабдили их с Шендой для проникновения в Альдаранш. Медузы не скрывали лиц своих владельцев. Сквозь их желатинообразную плоть просматривались черты их лиц и закрытые глаза. Эти люди, казалось, были погружены в молитву и совершенно полагались на медуз как на своих проводников по улицам города.

Пройдя дальше, он вышел на маленькую площадь и вдруг ощутил у себя под ногами вибрацию. Он опустился на колено, чтобы коснуться ладонью истоптанной поверхности. Кожа Тараска была теплой и почти мягкой. Он продолжил свой путь, пока наконец не угодил в тупик, который упирался в широкую полукруглую террасу, продуваемую морским ветром. С нее открывался вид на синий простор, прочерченный полосками пены. Не обращая внимания на дождь, который хлестал его по лицу, Януэль уселся на ограду и замер, устремив взгляд к горизонту.

Он нуждался в этой необъятности, в подобном пейзаже, соразмерном его страданию и таком прекрасном, что он мог бы затмить красоту драконийки. Знакомый теплый трепет коснулся его сердца. Он заглянул в себя и почувствовал, что Феникс проснулся. Хранитель медленно выходил из своего оцепенения и, казалось, черпал помощь в открытой ране, нанесенной Шендой, чтобы распространить свое тепло по всему телу хозяина. Януэль не знал, каким образом может Хранитель так воздействовать на самые простые и чистые переживания человеческого существа, но он заметил, что его боль ослабла и забилась в самый дальний угол души, чтобы избегнуть жгучего пламени крыльев Феникса. Пламя прижгло рану. Лицо Шенды осталось перед глазами, но теперь Януэль мог любоваться его красотой, не испытывая мучений. Он внезапно понял, что отказ не отнимал у него права верить в то, что он любим, что любовь – это сражение, быть может самое благородное из всех, в какие человек вынужден вступать, и что этот поцелуй был только первой атакой. Мужчины, которые навещали его мать, не дрались за то, что они хотели получить. Они этого требовали, они платили и получали желаемое. Теперь он знал, что любовь имеет цену, для оплаты которой не хватит никакого золота.

Шторм, бушевавший в его душе, стал утихать по мере того, как Феникс проявлял свою активность в его теле. Новый жар разгорался в жилах юноши. Он поднялся с определенным решением вернуться к Шенде. Он должен просить у нее прощения. Он догадывался, что больно ранил ее, когда ушел без единого слова, чтобы затеряться в городе.

Он повернулся, чтобы выйти из тупика, и даже икнул от неожиданности, обнаружив, что он тут уже не один.

Пятеро незнакомцев выстроились вдоль улицы и перегораживали ему выход из тупика. Шестой, со шпагой в руке, вышел на середину площади. Он был одет в длинный, до самых лодыжек, плащ из черного бархата, с капюшоном, который маскировал его лицо. Его сообщники были в такой же одежде, но белого цвета и украшенной большим воротником из горностая.