Повесть о прекрасной Отикубо. Повесть о старике Такэтори - Автор Неизвестен

темноте

Твой первый негромкий крик

Я ожидал, о кукушка!

Нет, я не забылся сном,

Но вздрогнул, словно очнулся.

Пятый месяц года[52]. Кукушка кричит перед домом, кровля которого украшена цветущим ирисом.

Скажи мне, кукушка, зачем

Так звонко кричишь ты в ночной темноте?

Или заметила ты,

Что ирисом край этой кровли увит

И, значит, праздник настал?

Шестой месяц года[53]. Очищение от грехов.

Как чиста стремнина реки

В день омовения от грехов,

Прозрачна до самого дна.

Словно в ясном зеркале, в лоне вод

Бессмертный образ твой[54] отражен.

Седьмой месяц года[55]. Праздник звезд Волопаса и Ткачихи.

О ты, Небесная река,

Сияющая в звездном небе,

Где нет и тени облаков!

Сейчас челнок свой Волопас

Через тебя, наверно, правит.

Восьмой месяц года. Служащие императорской канцелярии выкапывают цветы на поле Сага, чтобы пересадить их в свои сады.

Спешит толпа на поле Сага,

Чтоб с корнем выкопать цветы.

Не плачь, цветок оминаэ´си,

Родную землю покидая,

Напрасным страхом не томись.

Девятый месяц года. Дом, возле которого во множестве цветут белые хризантемы.

«Ах, раньше времени выпал

В этом году первый снег!» —

Так, верно, думают люди,

Приметив возле плетня

Белые хризантемы

Десятый месяц года. Путник, идущий по горной тропе, остановился и смотрит, как облетают алые листья клена.

Поздней осенней порою

Облетают на горном пути

Алые листья клена…

Я готов об их красоте[56]

Говорить до скончания века!

Двенадцатый месяц года. Женщина печально смотрит из окна дома на дорогу, тонущую в глубоком снегу.

Как густо сыплет снег,

Высокие сугробы наметая!

Заносит все пути.

Ах, верно, в горную деревню

Уж не придет никто!

ДОРОЖНЫЙ ПОСОХ

Молился я, срезая этот посох,

Чтоб на «Холме восьми десятилетий»

Тебе опорой он служил.

Так пусть же он дойти тебе поможет

До высочайшей из вершин.

Было устроено катанье по зеркальной глади большого озера на лодках, носы которых были украшены резными изображениями дракона и сказочной водяной птицы. На лодках сидели музыканты, увеселяя слух своей музыкой. Высших сановников и придворных собралось столько, что не для всех нашлось место.

Сам Левый министр почтил праздник своим присутствием и пожаловал гостям бесчисленные подарки. От государыни, старшей сестры Митиёри, тоже были присланы дары: десять платьев, а от куродо, мужа второй сестры, роскошные одежды и еще много других ценных вещей. Все придворные дамы из свиты императрицы и другие дворцовые прислужницы явились в Сандзёдоно полюбоваться великолепным зрелищем.

Болезнь, казалось, оставила старика тюнагона, так он был счастлив.

Празднество длилось несколько дней. Когда же поздно вечером оно закончилось, все гости разошлись, и не было среди них ни одного, кто не получил бы в подарок нарядную одежду. А особам высокого ранга преподнесли еще и другие дары.

Левый министр подарил старику двух отличных коней и две прославленные на весь свет старинные цитры. А людям из свиты тюнагона пожаловал, каждому соответственно его званию, либо одежду, либо сверток шелковой ткани.

Погостив несколько дней во дворце Сандзёдоно, тюнагон Минамото воротился к себе домой со всей своей семьею.

Отикубо была полна признательности к своему мужу за то, что он доставил столько радости ее старику-отцу.

Митиёри тоже был очень доволен успехом своего замысла.

Часть четвертая

День ото дня тюнагон слабел все больше. Тревожась о нем, Митиёри повелел, чтобы повсюду в храмах молились о его выздоровлении.

– К чему это теперь? – сказал старик. – Я оставил мысли о мирском и приготовился к переходу в лучший мир. Зачем утруждать людей, заставляя их молиться о том, кому уже не помочь?

Вскоре он почувствовал приближение конца.

– Ах, дни мои уже сочтены. А хотелось бы еще немного пожить на свете… Безусые юнцы, мальчишки, только-только вступившие на служебное поприще, обогнали меня в чинах и званиях. Вот что меня гнетет! Зять мой, начальник Левой гвардии, в великой чести у нынешнего государя. Я надеялся, что он испросит для меня монаршую милость. Если я сейчас умру, то уж не быть мне дайнагоном. Только об этом одном я и жалею. А иначе о чем бы мне печалиться? Ведь, можно сказать, ни один старик не удостоился таких наград, какие выпали мне при жизни и, твердо верю, ждут меня после смерти.

Когда Митиёри передали эти слова, он проникся глубокой жалостью к старику.

Отикубо стала упрашивать мужа:

– Постарайся, чтобы отца моего возвели в звание дайнагона. Если он побудет дайнагоном хоть один день, то сбудется все, о чем он мечтал в жизни.

Митиёри и самому этого очень хотелось, но свободной должности дайнагона, как назло, не было. Нельзя же насильно отнять у кого-нибудь это звание!

«Ну, что же, – решил он, – уступлю старику свое собственное», – и тотчас же отправился к своему отцу.

– Вот что я намерен сделать, – сообщил он ему о своем решении. – У меня много маленьких детей, но старик, мой тесть, уже не доживет до того времени, когда внуки его вырастут и смогут позаботиться о нем. Ему хочется стать дайнагоном, и я решил уступить ему свое звание. Какова на это будет ваша отцовская воля?

– Почему ты думаешь, что я буду против? Я очень рад. Постарайся, чтобы государь как можно скорее отдал указ о возведении твоего тестя в этот чин. А для тебя самого безразлично, дайнагон ты или нет.

Левый министр говорил так, зная милость государя к своему сыну. Митиёри был очень обрадован словами отца и скоро испросил у императора желанный указ.

Когда весть об этом дошла до ушей старика, то он заплакал счастливыми слезами. Да, можно сказать, что, доставив такую радость своему отцу, Отикубо совершила один из тех похвальных поступков, которые не остаются без награды ни в этой, ни в будущей жизни!

В приливе счастья вновь назначенный дайнагон нашел в себе силы подняться с постели.

Срок каждой жизни предопределен свыше. Но, зная это, дайнагон Минамото все же повелел возносить моления