Не говори никому - Млада Рябинина

стоит мне дернуться и прижать своим телом к письменному столу.

Шаркаю рукой на отсутствие мешающихся предметов, подхватываю, она непроизвольно впивается пятками в мои ягодицы, и усаживаю, упершись пахом между широко разведенных ног. Юбка задралась, позволяя воображению гулять до отключки. Пристраиваю руки на ее попе, сжимаю и прижимаю девушку крепче к себе, в ответ вылетает тихий сорвавшийся стон. Сама она горячится еще более, потому что противиться тому, что я с ней делаю. Кровь закипает в районе паха от простреленной незащищенности, уверенности, ненависти, порыва, отчетливо выделяющаяся расширением зрачка в радужке девушки.

— Так что? Поиграем?

— Мне надоело играть в твои игры, — облизывает губы и опускает глаза на мой рот.

Улыбка кривится на лице.

Сую руку в карман и на кончиках пальцев вытаскиваю злополучный ключ так, чтобы она не смогла его достать.

— Смотри, он совсем рядом.

Неожиданно тянется, сокращая между нашими лицами достаточно расстояния, чтобы дыхания сплелись в пленительную а-капеллу. Смотрю долго, заворожено, из последних сил сдерживаясь. Мне не составит труда все остановить, не закончить наше освобождение от невидимых цепей и забыть сиюминутную слабость во благо близких…

Что за чушь? Конечно, я вру.

Я нападаю на ее губы, с голодом поглощаю каждый неровный вздох и жалобные всхлипывания, притягивая Катю к себе. Она обвивает мою шею, зарывается пальцами в короткие жесткие волосы; ногти вонзаются в макушку, вызывая болезненный напор внизу. С ответной дерзостью втягиваю ее нижнюю губу и смачно кусаю. Да, боже! Одна рука касается ее щеки, прочерчивает линию до уха и исчезает в завитых темных волосах. Перебираю их, тем временем наш поцелуй перерастает в укусы, где нет места ласковости, мягкости. Нами руководит та самая потребность в кромешной тьме.

Я хочу ее. Я нестерпимо желаю эту девушку.

— Катя… — На секундных прерываниях, которые не утоляют жажду легких, голос превращается в гнусавый рык. Упиваться этой женщиной так превосходно, так пьянит, останавливаться сродни свернуть себе шею. Я и не смогу.

Тяну волосы, запрокидывая ее голову, спускаюсь губами на шею, прокладывая путь из жал; прикусываю несильно кожу, где отчетливо прослеживается хаотичное сердцебиение, которое подстраиваться под мой аккомпанемент из расширенных сосудов и прогоняющейся крови в них со скоростью света. Целую чувствительное место за ушком, и девушка дрожит, одновременно стягивая с меня мешающееся пальто. Пиджак летит следом.

Поднимаю голову и задыхаюсь, заметив, как в темноте ее глаза переливаются фиолетовым плазменным оттенком. Мне не может это казаться, так как завораживает, удерживает, забывая все вокруг. Фиолетовый иллюстрирует катастрофу. Может, катастрофа заключается не в том, чтобы утолить жажду его водами, а легко захлебнуться?

Краснова хватает галстук, ослабляет узел, снимает, затем пытается справиться с рубашкой, но у нее выходит криво: пальцы путаются, пуговицы скользят по подушечкам пальцев. Помогаю ей, срывая с бешенством вещь, сдираю с нее футболку и бюстгальтер, откидывая и, наконец, открыв просторы для нового изучения золотого сечения. Небольшие мягкие полушария, подтянутые, с заостренными сосками, как пули, готовые к тому, чтобы их растерзала моя неудержимость. Контрастный к ним плоский живот, убирающий любой просвет на то, что она когда-то носила ребенка под сердцем и стала мамой. Она невообразимо красива!

Тяну глаза выше; девушка от ожидания тяжело дышит, опираясь одной рукой сзади, другой заманчиво коснувшись с выточенной плавностью шеи и ведя вниз, пресекая ложбинку между грудей, живот, касается края юбки, ухмыльнувшись самой наглой улыбкой. Она умеет подстраиваться, не зная конкретных правил, от этого моя одержимость укрепляется. Я готов в ней раствориться, как тающий лед в воде, лишь бы впитывать в себя нашу порывистость.

Что со мной происходит?

— В прошлый раз ты сравнил меня с Эверестом…

— Да? — давлюсь скопившейся слюной, не прерывая контакта наших глаз.

— А я очень холодная, ты можешь быстро замерзнуть. Почему тогда ты не включаешь обогреватель?

— Тебе продемонстрировать мой обогреватель? — борзо выгибаю бровь и наклоняюсь к ней.

Катя приторно сладко улыбается. Господи. Мне нравится, когда она дарит мне свои сексуальные улыбочки, только, жаль, я не смог получить открытости от нее. Та улыбка, подаренная Нику… Никогда не замечал такого широкого беззаботного посыла. Она подкупала соцветием яркости, мелодичный смех заседал на подкорках сознания, каждый долбанный день воспроизводя, как старую кассету.

Несомненно, мне захотелось запечатлеть этот момент. На бумаге. Наброски сами вспышкой возникли, штрихи с жирными тенями, дабы подчеркнуть прелесть ее улыбки, отразились с глубокомысленностью, что раньше не было свойственно моему абстрактному мышлению. Раньше я действовал из интереса шаблонов.

Я хранил небольшой эскиз в ящике своего стола, куда никто не мог без моего ведома заглянуть, закидав некоторыми бумагами. А в душе воспылало вдохновение, подталкивая не останавливаться. Я, правда, хотел нарисовать ее еще раз. На этот раз иначе.

Возвращаюсь в реальность и запоминаю каждую деталь в попытке не забывать эти моменты никогда. Лучше я оглохну, чем потеряю память.

— Инструкция не меняется?

— Ни в коем случае, детка. — Завладеваю вновь ее губами, прерывисто давлю, топлю жажду, просачивающуюся в торопливых движениях. А затем опускаюсь вниз, овеваю дыханием ареолы, которые сморщиваются сильнее от щекочущего контраста.

Опьяняюще припадаю губами к соску, посасываю и утомленно прикусываю, отчего девушка выгибается ко мне навстречу. Бедра ее приподнимаются, и я прикладываю руку к животу, сдерживая. Нестерпимая. Мурашки колют губы; применяю все свои изощренные методы, ударяю по кнопкам исступления, лишь бы вызвать удручающие стоны: лижу, оттягиваю, присасываюсь, как пиявка, кусаю, сжимаю другую грудь рукой, чередуя между собой дикость и милостыню.

Катя не сдерживается и елозит по поверхности стола бедрами, запрокидывая голову назад. Поднимаю глаза. Капельки пота выступают на ее лбу, волосы прилипают, даря невообразимый вид. Ресницы вздрагивают, скрывая от меня потемневшую лаву, что погрузилась в воду, хотя на самом деле раскаленное испарение. Она вскрикивает от тупой боли, и я выпрямляюсь.

— Ты прекрасна, — слова слетают прежде, чем я их обдумываю и с напором целую.

Руки ее гуляют по моему телу, оставляют раны, порезы, которые долго будут напоминать о нашем безрассудстве. Она также, с озорной линейкой изучает детали натренированного тела. Я хожу в чертов зал из принципа притупить некоторые проблески нокдауна, остыть, оказаться там, где нет меня. Но я ошибся. Прежде мне следовало быть с ней, потому что я не помню себя. Есть я. Она. Мы.

Подцепляю края юбки, тяну выше, до тех пор, пока не нащупываю линию колготок. Воспитательница приподнимается, помогает их снять, да так, что слышится треск…

— Ненормальный! — пищит.

— Останови меня!

Только она молчит, глотая в себя проникновение постороннего человека.

— Тц-тц, — щелкаю языком, — как это непедагогично, Екатерина Владимировна.