Легкие шаги в Океане - Наталья Солнцева

— Зачем ему? — удивилась повариха. — Георгий Андреевич до выпивки были охочи, отрицать не стану, но чтобы убивать? Они на меня пару раз набрасывались спьяну-то, но это так… несерьезно. Редко какой мужик не дерется выпимши, только при чем тут убийство?

— Вы ничего подозрительного не замечали в поведении Пилина?

— Подозрительного?..

— Ну, чего-то необычного, странного?

Прокошина задумалась. Ее лоб покрылся складками, губы сжались.

— Разве что… — нерешительно начала она, — одежда… и обращение. Мы вроде бы жили вместе, но Георгий Андреевич пару раз уезжали куда-то без предупреждения. Я с работы прихожу — его нет. День нет, два… Потом возвращается, только уже в дорогом костюме, длинном плаще, — не узнать. И ведет себя как чужой: молчит, ходит из угла в угол или закроется в комнате и не велит его беспокоить… я волновалась, но ничего не говорила. Какое мое дело? Чай, он мне не законный муж-то!

— Конечно… Вот вы сказали — одежда вас насторожила. Что вы заметили? Пилин как-то странно одевался?

Повариха пожала полными плечами. Она называла беглого сожителя то он, то, — уважительно, — они. Будто говорила о двух разных людях.

— Ну… сами посудите: когда мы познакомились, Георгий Андреевич были одеты скромно и… неаккуратно. Холостяк, сразу видно, без женской руки… рубашка несвежая, в пятнах, брюки помяты, пуговиц не хватает, туфли стоптанные. Я старалась, ухаживала, стирала, штопала… но он все равно умудрялся то порвать одежу, то испачкать. И вдруг однажды являются Георгий Андреевич жених-женихом: трезвые и во всем новом, с иголочки — будто из модного магазина, — рубашка черная, костюм, плащ до пяток. Все дорогое, отглаженное, аж блестит. Я их сперва не узнала, а потом… подумала сдуру-то, что они мне предложение делать собираются. Ну, жениться решили на мне. А «жених» едва взглянул и скрылся в своей комнате, даже ужинать не стал. Как это понимать?

— С тех пор Пилин так и одевался франтом?

— Нет, — вздохнула Прокошина.

Она нервничала и путалась, теребила оборку передника.

— То есть на следующий день Пилин был одет как обычно?

— Да… и я удивилась. С утра они ушли, пока я спала, а вернулись опять в старой одеже.

— А модная одежда куда делась?

— Не знаю. В доме ее не оказалось. Пропил, наверное.

— И часто повторялись такие переодевания?

— Пару раз… В модной одежде Георгий Андреевич вели себя совершенно по-другому. Я их даже побаивалась.

— Побаивались? Почему?

Прокошина прижала руки к груди и судорожно вздохнула.

— Глаза у них становились… жуткие. Безжалостные и холодные, как лед. Пусть бы лучше дрались, чем так глядеть-то!

— С тех пор как Пилин уехал в Москву за деньгами, вы его больше не видели?

На лице поварихи отразилась внутренняя борьба. Наконец, она все же решилась сказать правду.

— Видела, — чуть слышно вымолвила Клавдия, потупившись. — Потом… когда все уехали. Ну, после убийства… Я прибирать стала и тут… слышу, дверь скрипнула. Опять, думаю, бандиты вернулись, еще не все выяснили! Глядь — а это Георгий… разодетые по-модному, все в черном. Подходят они ко мне… я к месту так и приросла, ни вздохнуть, ни шевельнуться не могу от страха. Смотрю — они на себя не похожи: бледные, как смерть, и глаза бешеные. Давай, говорят, сюда ту бумажку! И ведь что удивительно: умом-то я не успела сообразить, какую бумажку они требуют, а рука сама в карман скользнула и вытащила визитку. Ту самую, которую мне дали…

— Чья была визитка? — на всякий случай спросил Марат.

Прокошина развела дрожащими руками.

— Я на ее толком и не смотрела. Но… других у меня отродясь не было. Из моих знакомых никто этими бумажками не пользуется. Мы люди простые.

— Потом что было?

— Георгий Андреевич ее… визитку ту… порвали на мелкие клочки и выбросили… Я даже ничего спросить не смогла, застыла, как парализованная, ей-богу!

Она закрыла глаза и торопливо перекрестилась.

— Пилин остался у вас?

— Нет, что вы! Они же, наверное, видели машины у дома, слышали разговоры, — поняли, что их разыскивают. У меня им было опасно. Они… сразу ушли. Просто повернулись, молча, как чужие, шагнули за дверь и… все. С тех пор мы больше не встречались.

— Почему вы сразу же не сообщили в полицию?

Повариха покраснела, как маков цвет.

— Вы не поверите, — сказала она. — Я не могла. У меня как будто мозги отшибло. Как только Георгий Андреевич ушли… я тут же о них забыла. Напрочь! И вспомнила совсем недавно. Это от нервного потрясения бывает, — провал в памяти. Лучше бы я их забыла навсегда.

— Почему?

Прокошина подняла глаза на Марата и робко улыбнулась.

— Вы первый, кому я рассказала о Георгии… что они тогда возвращались. Не знаю, как это получилось. Но мне стало легче, камень с души свалился. Я ведь с тех пор, как вспомнила, ночами не сплю. Так и стоит он у меня перед глазами — страшный, черный, незнакомый. Как подменили мужика!

— Этот второй Пилин мог убить? — спросил Калитин.

Она закусила губу, задумалась.

— Теперь не знаю, — ответила. — Сначала мне казалось, что Георгий на это не способен, но после нашего разговора… Тот, который порвал визитку, был совсем другой. Я Георгия Андреевича плохо понимала. Зачем они переодевались, например? Где пропадали сутками? И вообще… чужая душа — потемки.

— Клавдия, если вдруг Пилин надумает вернуться…

— Я его не пущу! — вспыхнула Прокошина. — Я теперь его бояться буду!

— Позвоните по этому телефону. — Марат протянул ей листок с цифрами. — Обещаете?

Она поколебалась, но листок взяла, спрятала в карман передника…

Из Балашихи Марат приехал в Москву уже в сумерках. Солнце садилось, между домами лежали тени. Пахло дождем. Ветер крепчал, гнал тучи по темнеющему небу.

Когда Калитин вышел из машины на промышленной окраине, по асфальту ударили первые крупные капли. Через минуту дождь вовсю барабанил по обветшалому козырьку у входа в дом, по жестяной некрашеной крыше.

Обитатели бывшего заводского общежития только разводили руками — Жорку Пилина давно никто не видел.

Не появлялся он ни у Маруськи, ни у друзей и собутыльников. Где еще искать сего странного господина, Марат не знал.

Еще в Балашихе у него появилось ощущение, что разгадка где-то рядом. Он так и не понял где…

Отовсюду надвигалось нечто грозное и неумолимое. Все знаки, приметы и символы предупреждали о том, чего нельзя предотвратить.