Что там, за дверью? - Павел Амнуэль

* * *

По дороге в палату (полицейского, дежурившего в холле, доктор отправил за дверь, чтобы тот своим видом не смущал больных) Берринсон поведал нам о том, о чем я уже догадался — полагаю, что и Каррингтон тоже: а именно, о взаимной привязанности, если не сказать больше, Нордхилла и девушки Эмилии Кларсон, то ли погибшей и воскресшей, то ли устроившей, если прав Филмер, не очень пристойный, но вполне допустимый в среде умственно нездоровых людей розыгрыш.

— Они много времени проводят вместе, насколько это допускается, конечно, нашими правилами, — говорил Берринсон, то и дело останавливаясь, чтобы довести мысль до конца, отчего путь от докторского кабинета до палаты мы проделали минут за десять. — Эмилия поступила к нам полугодом раньше Нордхилла — с диагнозом клептомания.

— Вот как! — воскликнули мы с Каррингтоном одновременно.

— Это довольно распространенное заболевание, — пожал плечами Берринсон, — особенно среди женщин. Мужчины ему тоже, конечно, подвержены, но в меньшей степени, как показывает мой опыт.

— Я знаком с одним клептоманом, — флегматично заметил Каррингтон. — Его время от времени ловят в какой-нибудь лавке, где он пытается украсть не очень дорогие вещи, совершенно ему не нужные. Суд отказывается определить беднягу в психиатрическую лечебницу, поскольку он не представляет опасности для общества. Полагаю, что ваша пациентка…

— Да, это несколько иной случай, — кивнул доктор, в очередной раз остановившись, заступив нам с Каррингтоном дорогу и взяв нас обоих за рукава. — В двух словах: Эмилия — найденыш, лет пять назад она слонялась неподалеку от дома Магды и Джона Кларсонов в Барнете, ничего о себе не помнила, не знала ни имени своего, ни откуда явилась. На одежде ее не оказалось никаких меток, а в полиции, куда супруги, естественно, обратились, после наведения справок ответили, что никто не обращался с запросом об исчезновении молодой девушки.

— Когда это произошло? — с подозрительным равнодушием осведомился Каррингтон.

— Это записано в истории болезни. Апрель двадцать второго, то ли пятнадцатое число, то ли шестнадцатое.

— Точно? Не конец мая?

— Нет-нет, апрель, могу поручиться, хотя не думаю, что это имеет какое-то значение.

— Конечно, — согласился Каррингтон, бросив в мою сторону вопросительный взгляд. — Продолжайте, доктор.

— Девушка осталась у Кларсонов. Старики надеялись, что амнезия у нее в конце концов пройдет — нередко так и случается, но не в случае Эмилии. У Кларсонов были двое своих детей — давно уже взрослых. Сын погиб на фронте, дочь вышла замуж и уехала в Австралию… В общем, одно к одному. Эмилию они приютили — честно говоря, я бы так не поступил, но каждый решает по-своему, верно? Некоторое время проблем не возникало, но потом, возможно вследствие перенесенной травмы (наверняка ведь что-то с девушкой произошло!), а возможно, в силу каких-то врожденных причин у девушки возникло отклонение от нормы. Стали замечать, что исчезают предметы — безделушки, хрусталь, стоявший в серванте, другая мелочь, причем происходило это только тогда, когда Эмилия находилась в том помещении, где впоследствии была замечена пропажа. Старики обыскали ее комнату, но ничего не обнаружили, однако поисков не прекратили и в конце концов нашли тайник, куда девушка складывала украденное. Кое-чего, впрочем, так и не досчитались, причем Эмилия не смогла вразумительно объяснить ни своего поведения, ни того, куда она дела так и не обнаруженные предметы. Видимо, прятала вне дома — но где? С ней говорили, объясняли недопустимость ее поведения, она все понимала, со всем соглашалась, но продолжала воровать. Ее отправили учиться в закрытое учебное заведение при Корнуоллском женском монастыре, но и там она продолжала воровать и не могла иначе, клептомания — болезнь. Директриса школы обратилась в полицию, полиция — к психиатру… Так девушка попала к нам.

— Насколько мне известно, — вставил Каррингтон, — клептомания трудно поддается излечению.

— Но нам удалось, — с оправданной гордостью заявил Берринсон. — Лекарства, сон, гипноз, есть еще и другие средства, еще не вполне апробированные в психиатрии, но мы здесь используем все, что считаем нужным… Электричество, например. Впрочем, этот метод помогает лишь при шизофрении. Как бы то ни было, Эмилия у нас уже больше года, и лишь в течение первых трех-четырех недель мы вынуждены были следить за ней и изымать из тайников украденные ею предметы, потом все это прекратилось. Кстати, кое-какие предметы так и не нашли, представляете? Эмилия не помнит, куда их спрятала, а сестры и санитары ничего не нашли, хотя и обыскивали все помещения, даже те, куда Эмилия не могла войти при всем желании… Прошу, господа!

Нордхилла мы застали в той же позе, в какой оставили его полчаса назад: он сидел на своей кровати, сложив на груди руки и глядя перед собой сосредоточенным взглядом.

— Господа приехали из Лондона, чтобы поговорить с вами, — сказал доктор.

— Как себя чувствует Эмилия? — прервал его Нордхилл. — Этот полицейский не сделал ей ничего дурного?

— Нет-нет, я бы не допустил, — мягко сказал Берринсон. — Эмилия отдыхает у себя…

— Под присмотром Марты? — спросил Нордхилл, но ответа дожидаться не стал и продолжил, переводя взгляд с доктора на нас с Каррингтоном: — Она очень чувствительная натура, ее нельзя обижать. Нельзя, понимаете?

— Никто Эмилию здесь не обижает, — проговорил Берринсон.

— Да? — резко сказал Нордхилл. — Вчера вечером мы с ней разговаривали в холле, подошел Джошуа и потребовал, чтобы мы разошлись по палатам. Он говорил грубо. Эмми было неприятно, я видел. Ей было ОЧЕНЬ неприятно. Она ушла в слезах. Я хотел… Мне не позволили…

— Пожалуйста, Альберт, успокойтесь, — терпеливо сказал Берринсон. — Есть общее правило: в десять все должны быть в своих комнатах.

— Если бы мы поговорили до одиннадцати, мир обрушился бы?

— Давайте обсудим это позднее, хорошо? Джентльмены приехали из Лондона…

— Я знаю, откуда они приехали. Но ведь мир не обрушился бы, если бы мы говорили до одиннадцати! И утром ничего бы не случилось, и полицейский не пришел бы, и Эмилия не оказалась бы в такой нелепой ситуации…

Мы с Каррингтоном переглянулись, а Берринсон нахмурился и сказал, тщательно, судя по выражению его лица, подбирая слова:

— В чем именно, дорогой Альберт, видится вам нелепость ситуации?

— Да Господи! — воскликнул Нордхилл, воздевая руки. — Если бы нам дали поговорить, Эмилии не было бы неприятно! Она спала бы спокойно, и ничего бы утром не произошло!

— Вы считаете произошедшее нелепостью? — осторожно спросил Берринсон. По-моему, доктор выбрал неверный тон разговора (или неверную тему), я не понимал, почему он так упорно расспрашивал Нордхилла именно о нелепости произошедшего, нужно было интересоваться деталями, ведь если этот человек считал важным его вечерний разговор с девушкой, то содержание разговора представляло очевидный интерес, поскольку могло быть непосредственно связано с дальнейшими событиями. Мне показалось, что и Каррингтон не был удовлетворен направлением разговора, он несколько раз нетерпеливо повел шеей и готов был, похоже, вмешаться, однако сдержал себя и ограничился осуждающим взглядом.