Сверх отпущенного срока - Екатерина Островская

— Вы что-то хотите сказать? — спросил Алексей с надеждой.

— Да, — кивнула Аня. — Дело в том, что меня опрашивали по поводу того трагического происшествия, но я не сообщила всего, что мне известно.

— Мне расскажете?

Девушка опять кивнула. Дальский подошел, взял из ее руки трубу со щеткой и опустил на пол.

— Пройдемте ко мне.

В кабинете Аня осторожно опустилась на краешек кресла, словно боялась утонуть в нем. Алексей сел напротив.

— Давно вы меня не подстригали, — напомнил он.

Девушка кивнула снова. Кажется, Аня и сейчас сомневалась, стоит ли рассказывать то, что знает. Но наконец решилась.

— Дело в том, что в тот день лимузин брал ваш сын, — шепнула она.

— То есть как — брал? — не понял Дальский.

— Я случайно зашла в гараж и видела, как он подошел к Сергею и попросил разрешить ему выехать из гаража и сделать круг по территории.

— Ну и…

— Сел за руль, выехал из гаража, а через несколько минут вернулся.

— Когда он садился в лимузин, у него было что-то в руках?

— Была сумка через плечо.

— А когда Денис выходил из «Бентли»?

— Не видела. Я уже по двору шла, когда машина мимо меня проскочила.

— Когда это было?

— Сразу перед выездом. Я видела, как вы шли к гаражу. Потом лимузин поехал к воротам, и я подумала, что вы внутри. А когда по телевизору сообщили про… про то, что случилось, я попросила, чтобы произошло чудо.

— У кого попросили?

— У Бога, — еле слышно прошептала Аня. — Можно, я пойду?

Дальский кивнул и проводил девушку до дверей. Затем смотрел ей вслед до тех пор, пока маленькая фигурка не скрылась в проеме двери, за которой была служебная лестница. После чего набрал номер Викентия Андреевича, вызвал его к себе, добавив, что появилась кое-какая информация.

На самом деле Алексей вовсе не считал услышанное от девушки малозначащей информацией. Только сейчас он понял, в какой опасности находился. Вряд ли, конечно, Денис заложил в «Бентли» взрывное устройство, но все же зачем-то парень решил в одиночку покататься по территории на лимузине.

Главный телохранитель, выслушав Дальского, растерялся.

— И что вы предлагаете?

— Ничего, — ответил Алексей. — Вы и без моих советов знаете, как действовать. Мне ли вас учить, как установить негласное наблюдение, организовать прослушку телефонов подозреваемого, как выявить все его контакты…

— Хорошо. Мы все сделаем. Даже установим камеры в московской квартире Дениса. Каждый шаг вашего сына будет под контролем.

— А разве сейчас вы не контролируете его?

— Мы его охраняем. Но мои люди не могут присутствовать рядом с молодым человеком постоянно. Распечатки его звонков я получу через час. Но вдруг у Дениса есть телефонный номер, нам неизвестный, или он воспользовался телефоном одного из своих друзей? И потом…

Викентий Андреевич замолчал, раздумывая, как бы помягче выразиться. Затем спросил шепотом:

— А вдруг будет достоверно установлено о причастности вашего сына к покушению? Что тогда?

— Тогда я сам буду решать, что делать.

Святые люди — театралы. Они верят всему, что им представляют на сцене. Верят в то, что Дездемона и в самом деле молилась перед сном, в то, что ружье, висящее в первом акте на заднике, умеет стрелять, в то, что служители Мельпомены приходят в театр как на праздник, и в то, что спектакль в предновогодний вечер длится столько же, как в обычные дни. Театралы, спешащие в театр 31 декабря, самые наивные люди в мире.

Более доверчивы, пожалуй, только те, кому вручили полтора десятка лет назад маленькую бумажку и объявили, что ее владелец получил долю общенародного достояния. Ваучер, правда, нигде потом не принимали, разве что в грязных ларьках у метро, где его обменивали на поллитровую бутылку сомнительной водки.

Доверие к каким-либо бумажкам очень быстро проходит, а вот вера в выдуманную жизнь — неистребима.

Антракт в театре сократили до минимума, актеры не ходили по сцене, а бегали, старались проговорить свой текст как можно быстрее, обнимались коротко и с разбега. К финалу все дышали тяжело, но зато успели закончить спектакль еще до десяти часов. Подвели немного зрители, устроившие овацию. Карновича опять забросали цветами, из некоторых букетов вылетали записки от поклонниц.

Вадим собрал большую охапку роз, лилий и хризантем и направился в гримуборную, где Лика должна была накрыть небольшой стол. Заранее решено было с двумя собратьями по сцене проводить на скорую ногу старый год, а потом мчаться домой встречать новый. На все про все оставалось чуть больше полутора часов. Слушать бой курантов Карнович и Лика собирались вдвоем.

Вадим переоделся, влез в свои привычные джинсы, смыл грим и ждал собратьев. Лика разбирала букеты, просматривала любовные признания. Некоторые зачитывала вслух: «Дорогой Вадим Петрович! Я очарована вашей игрой и вами лично. Я молода, красива, богата и сама распоряжаюсь своим временем. Если у вас нет никаких планов на сегодняшнюю ночь, то знайте — я заказала столик на двоих в шикарном клубе. Этот праздник станет сказочным для нас обоих. Илона».

— Заманчиво, — согласился Карнович, прослушав содержание послания. — Однако я давно уже не верю в сказки. Дама окажется в лучшем случае сорокалетней, с подтяжками и с силиконом, за столик она отдала всю месячную зарплату мужа, и когда я закажу дорогой коньяк…

— Ты собираешься пойти? — расстроилась доверчивая Лика.

— Упаси боже! — тряхнул головой Вадим. — Нам и вдвоем хорошо.

Актер откупорил бутылку шампанского.

Словно услышав звук выстрелившей пробки, в уборную вошли заслуженный артист Буйносов и народный артист Мореславлев.

— А вот и мы! — провозгласил первый, потирая руки.

— Как ни странно, но я вас узнал, — отозвался Карнович. — Присаживайтесь, господа, времени у нас немного.

Еще совсем недавно и Буйносов, и уж тем более Мореславлев не замечали Вадима. Заслуженный, может, иногда и кивал в ответ на его приветствие, как-никак пять лет в театральном институте вместе учились, а вот народный даже хмурил брови, когда на его пути встречался какой-то там Карнович. Но сейчас они не только признали его, но и почитали за равного: весь театр знал, что Вадиму покровительствует всесильный олигарх. Мореславлев будто бы сразу забыл, что именно Карнович придумал ему прозвище Морепродуктов, которое сразу подхватили остальные работники театра.

— В былые годы, — вздохнул народный артист, — мы все успевали. И спектакль отыграть, и шампанское выпить, и остальное. У меня, к примеру, была жена. И даже не одна. Еще две любовницы в театре, не считая постоянных поклонниц и случайных студенток. А еще я очень нравился супруге одного из членов Политбюро, и потому меня постоянно приглашали участвовать в правительственных концертах в Колонном зале Дома Союзов. Я там читал стихи о советском паспорте.