Тень Голема - Анатолий Олегович Леонов

покачал головой и, не удержавшись, похвалился трофеем, взятым у пленного драгунского оберста[129]. Это был длинный шестизарядный пистолет с колесцовым замком и поворачиваемым вручную барабаном. Отец Феона повертел его в руках и вернул обратно.

– По мне, обычная безделица. Забава для взрослых, дорогая и ненадежная!

– Все новое когда-то считалось потешным. Любое знание в начале своем всегда имело простое любопытство! – обиделся капитан, засовывая пистолет за пояс.

– Вероятно, ты прав, а я просто постарел! – улыбнулся Феона, присаживаясь на остов перевернутой телеги.

Капитан прищурился.

– Поэтому ты чтил сегодня шестую заповедь?[130]

– Не понял? – нахмурился отец Феона.

– Я наблюдал. Ты бил крыжем[131], голоменью[132] и обухом, рубил елманью[133], но лишь в особо опасные моменты пользовался острием и лезвием!

Феона задумчиво посмотрел в глаза шотландца. В его взгляде капитану привиделась грусть и безмерная усталость. Впрочем, возможно, так только казалось.

– В убийстве я не нахожу ни доблести, ни благородства, ни справедливости! – произнес монах убежденно.

Капитан ехидно хмыкнул.

– А месть? Разве справедливая месть не обладает всеми перечисленными тобой качествами? Слышал, царь Иван Васильевич казнил трех твоих дядьев?

– Двух и двоюродного брата, – сухо поправил монах капитана.

– Пусть так. Разве не было желания отомстить?

Отец Феона провел рукой по бороде и отвел отчужденный взгляд в сторону от собеседника.

– Почему же не было? Я жил этим долгие годы. Ради мести, ради желания подобраться ближе к трону…

– Почему тогда не отомстил?

Лицо отца Феоны оставалось непроницаемым, как маска. Совершенно невозможно было понять, что он чувствовал в тот момент.

– Это длинная история. Когда-нибудь я расскажу ее. Но не сейчас.

Монах замолчал, поджав губы, словно желал показать собеседнику, что хочет закончить неприятный для себя разговор, но, подумав, добавил с улыбкой и уже совсем миролюбиво:

– У Аристотеля я прочитал одну мысль: «Между местью и наказанием есть разница: наказание производится ради наказуемого, а мщение ради мстящего, чтобы утолить его гнев». Подумай об этом, Андрей. Ты же умный, двадцать языков знаешь!

– Восемнадцать и десять диалектов!

– Тем более! Кстати, о языках… Что сталось с тайными бумагами, переданными тебе Степаном Проестевым?

Капитан усмехнулся и погасил лукавство в глазах. Опять ему не удалось приблизиться к той давней мрачной тайне, которая объединяла московского дворянина Григория Образцова и великого государя Иоанна Васильевича, прозванного в народе Грозным. О существовании некой темной, мало кому известной истории ему в свое время при общении с Образцовым не рекомендовали даже упоминать, тем не менее загадка прошлого отца Феоны всегда вызывала живой интерес любознательного шотландца. На сей раз он хотя бы получил обещание когда-нибудь услышать ее из первых уст, что само по себе обнадеживало!

– Непростое было дело, Григорий Федорович! И знаешь, что оказалось?

Андрей Мутр сделал паузу и, сияя от удовольствия, бросил торжествующий взгляд на Феону.

– Ну не тяни. Говори, что узнал? – не выдержал тот.

– Все бумаги написаны на клайфриске![134]

Отец Феона нахмурил брови и с удивлением посмотрел на шотландца.

– Никогда о таком не слышал! Что за язык? И откуда его знал Третьяков?

– Выяснить, почему его знал думный дьяк, это уже по твоей части, – пожал плечами капитан, – а язык не такой уж и редкий. На нем говорит весь север Нидерландов и часть островов в Датском королевстве.

– Хорошо, тогда что в письмах и кем они были написаны? Это ты узнал?

– Это узнал! – засмеялся шотландец.

Договорить он не успел. Над землей пронесся тревожный стон медных труб и рокот походных барабанов. Со стены разом громыхнули десятки орудий, и ядра со свистом пролетели где-то совсем рядом. Прибежал Гришка Друковцев, что-то жуя и застегивая на ходу крючки кафтана.

– Арбатские ворота открыли! – проорал он, брызжа слюной. – Полки стрелецкие наружу выходят!

– Много выходит?

– Тьма! – махнул рукой Гришка и, не останавливаясь, побежал дальше.

Феона поднялся с опрокинутой телеги и непринужденным движением оправил на себе снаряжение.

– Ладно, Андрей, расскажешь, когда все закончится.

Капитан согласно кивнул и, вытащив из-за пояса трофейный пистолет, быстрым шагом направился к солдатам своей роты.

– То верно, Григорий Федорович, – произнес он на ходу, – пора моим ребятам «караколе» с мушкетами крутить.

Битва была короткой и остервенелой. Поляки цеплялись за все, что можно было хоть как-то воспринимать в качестве полевого укрепления. Пороха не жалели. С отчаянием обреченных шли в контратаки, не считаясь с потерями, но все было тщетно. С каждым новым наступом силы их стремительно таяли. Гетман Ходкевич, в распоряжении которого находилось достаточно войск, так и не решился воспользоваться резервами. В конечном счете, не дождавшись подкреплений, поляки отступили. К вечеру бои прекратились по всему городу. Штурм Москвы с треском провалился. Поле боя, а следовательно, и победа остались за русскими!

Не торопясь, отец Феона обходил место только что завершенного сражения. Перед ним лежала земля, изрытая ядрами, стояли дымящие остовы в щепки разбитых строений. Кругом лежали еще не остывшие трупы людей и лошадей, от которых в небо поднимались призрачные облака сладковатых на вкус испарений. Стонали раненые, дожидавшиеся помощи, и кругом была кровь. Кровь на земле, на людях, на вещах и предметах, разбросанных тут и там. Кажется, даже небо сегодня было измазано пятнами бурой крови. Феона медленно ходил по полю боя и внимательно разглядывал тела лежавших перед ним людей.

Сзади послышался робкий, но до боли знакомый голос:

– Батюшка?

Феона резко обернулся. Два его сына, Гришка и Афонька, стояли на поле боя в окружении всадников из своих сотен и растерянно смотрели на него, не решаясь подойти ближе. Отец окинул сыновей суровым взглядом, упрямо поджал и без того тонкие губы и, не произнеся ни слова в ответ, прошел мимо, ни разу не обернувшись.

Тяжело опираясь на пищаль, Феону догнал десятник Гришка Друковцев. Лицо его было испачкано грязью, в подоле кафтана зияла большая дыра от попадания ядра ручницы, а левая нога перевязана выше колена лоскутом мокрой от крови материи.

– Ранен? – спросил Феона.

– Ерунда! – отмахнулся десятник. – По ляжке слегка задело!

– Афанасия не видел?

– Какое там…

Монах понимающе кивнул.

– Иди, тезка, отдыхай. На сегодня война закончилась!

Гришка нерешительно помялся на месте.

– Чего стоишь?

– Тут, это… Григорий Федорович, немец один тебя искал…

– Где он?

Гришка головой кивнул в сторону группы людей, суетившихся около носилок с ранеными и убитыми иноземцами. Они грузили носилки на подводы и отправляли их в лечебницу, оборудованную в Немецкой слободе на Дмитровке. Подойдя вплотную, Феона не увидел среди них ни одного знакомого лица.

– Кто меня искал? Я Образцов, – произнес он на лингва франка.

– Я!