Стена памяти - Энтони Дорр

Мысли о доме, пустом и заброшенном, который стоит там в Канзасе, порождают во мне Большую Печаль, она начинает раскачиваться у меня в груди, как какой-нибудь маятник, и вскоре края поля зрения тонут в чем-то уныло-синем. На сей раз все происходит очень быстро: хрясь! хрясь! – лезвие топора хошь не хошь нарезает мне внутренности ломтями, и вот я гляжу уже в какой-то сине-черный мешок, горловину которого кто-то затягивает веревкой. Я падаю, лечу в ивняк.

Где и валяюсь бог знает сколько времени. Высоко в небе вижу папу, как он, придя с работы, опустошает свои карманы, вынимая оттуда мелочь, пастилки для свежести дыхания и визитки – свои и партнеров по бизнесу; все это он выкладывает на каминную доску. Вижу маму, как она нарезает жареную куриную грудку маленькими белыми треугольничками и каждый кусочек окунает в кетчуп. Вижу Деву Марию: она выходит на маленький балкончик между облаками, оглядывает окрестности, а потом берет двумя руками створки дверей, одну левой рукой, другую правой, и – бабах! – с треском их затворяет.

Лежу и слышу, как неподалеку что-то обнюхивает Бедолага. Слышу, как скользит мимо река, как кузнечики жуют листья и звенят, звенят, дремотно и грустно звякают вдали коровьи колокольцы. А солнце махонькое и грустно-голубое, как пламя газовой плиты. Когда я наконец сажусь, надо мной стоит миссис Сабо. Я и не знала, что она отходит от дома так далеко. Среди веток ивы кружат маленькие белые бабочки. Река скользит мимо. Старушка что-то выстреливает на своем пулеметном русском и кладет ледяную руку мне на лоб. Сидя в траве на солнышке, мы смотрим на реку – миссис Сабо, Бедолага и я. Смотрим, дышим, я мало-помалу прихожу в себя, и тут – клянусь! – из воды выскакивает рыба, огромная, как ядерная ракета. У нее лилейно-белый живот, спина серая, а в высшей точке полета она выгибается, бьет хвостом и вытягивается в струнку, словно думая: ну на сей раз я уж точно превозмогу силу тяжести!

Когда рыба плюхается обратно в воду, это производит такой взрыв, что брызги летят через всю реку, несколько капель долетают аж до моих ног.

Бедолага навостряет уши, голову клонит набок. Воронку в своей поверхности река залечивает быстро. Миссис Сабо смотрит на меня сквозь огромные очки и раз десять моргает белесыми глазами.

Вы видели? Ну пожалуйста, скажите, что вы это видели!

Миссис Сабо только моргает.

Дедушка З приходит домой в 3:29.

А у меня для тебя сюрприз, говорит он. Открывает багажную дверь «пежо», смотрю, а у него там целый короб американской туалетной бумаги.

Дедушка, говорю я. Знаешь, мне хочется порыбачить.

Бывало, папа повторял: Господь сотворил этот мир и все, что в нем есть, а дедушка З с ним спорил: если Господь сотворил этот мир и все, что в нем есть, так почему же все так несовершенно? Почему у людей бывает грыжа, а их прекрасные, здоровенькие дочери заболевают раком? На это папа отвечал, что Бог есть великая тайна, а дедушка З все поворачивал на свой лад: Бог – он был для людей… как это по-вашему говорится… чем-то вроде соски-пустышки для младенцев. Услышав это, папа начинал топать ногами, а мама, отшвырнув салфетку и бросив деду в лицо какие-то сердитые слова по-литовски, уходила вслед за папой на пробежку, тогда как я оставалась сидеть, глядя в стол, уставленный тарелками.

Этой весной дедушка З дважды пересекал океан, чтобы увидеть, как умирает его дочь, а потом зять. Интересно, Бог это как-нибудь объясняет? А теперь я стою у дедушки З на кухне и слушаю, как он говорит, что в реке Нямунас никаких осетров больше нет. Может, в Балтике отдельные экземпляры и остались, говорит он, но в реке их нет совершенно точно. Его отец и впрямь когда-то каждое воскресенье брал мою маму ловить осетров, это продолжалось годами, да и миссис Сабо в старые времена, наверное, удавалось поймать осетра, но затем хищнический вылов (ради икры на черном рынке), пестициды и плотина в Каунасе привели к тому, что умер последний осетр, потом умер дедов отец, потом распался Советский Союз, а моя мама выросла и поступила в университет в Соединенных Штатах. Там она вышла замуж за верующего, а осетр в реке Нямунас никому не попадается вот уже двадцать пять лет.

Дедушка, говорю я, мы с миссис Сабо правда видели осетра. Сегодня. Прямо вон там. И я показываю в окно на полосу приречного ивняка за ближним полем.

Это всё фотографии, говорит он. Насмотрелась маминых фотографий.

Да нет, говорю я, я правда видела осетра. Не на картинке. В реке видела.

Дедушка З приопускает веки и снова открывает глаза. Потом берет меня за плечи, заглядывает в глаза и говорит: мы видим разные вещи. Иногда которые есть. Иногда которых нет. А видим мы их всегда одинаково. Ты меня понимаешь?

Я видела осетра! И миссис Сабо его видела! Я ложусь спать и просыпаюсь злая. В бешенстве швыряю плюшевого панду об стенку, топаю на веранде, поддаю ногами гравий подъездной дорожки. Бедолага на меня лает.

Утром я смотрю, как дедушка З уезжает на работу – большой, пузатый и смущенный, – слушаю гул и стукотанье аппарата миссис Сабо в соседнем доме, а сама думаю: надо было просто попросить дедушку, чтобы он мне поверил. Надо было объяснить ему – и про пастора с его старым папочкой и стремянкой, и про Христа с гравитацией, и про то, что, если ты кого-то не видишь, это вовсе не значит, что в него не надо верить.

Вместо этого я лезу в дедов сарай и принимаюсь вытаскивать оттуда ящики то с образцами гранита, то со всякими долотами и пилами по камню, пока через полчаса там не расчищается проход, по которому еще через полчаса я вытаскиваю во двор старую алюминиевую лодку. У лодки плоское дно и три поперечных сиденья, под каждым из которых живет по тысяче пауков. Я их оттуда вымываю струей из шланга. Нахожу бутылку какого-то ядовитого литовского чистящего средства и ее содержимым обдаю изнутри борта.

Через некоторое время из дома, ковыляя, выходит миссис Сабо в своих больших очках и смотрит на меня, сложив на груди маленькие ручки, как насекомое богомол. Долго прокашливается. Следом выходит ее сын в тренировочном костюме и с сигаретой в зубах, и они вместе минут десять смотрят, как я работаю, а потом он уводит мать обратно в дом.

Дедушка З приходит домой в 3:27. Вся подъездная дорожка к этому времени завалена ящиками, шлангами, всякими граблями и инструментами. Растворитель, который был в бутылке, на бортах лодки оставил яркие серебряные потеки.

Я говорю: дедушка, мы с миссис Сабо вчера видели в реке осетра.

Дедушка только глазами хлопает. С таким видом, будто смотрит куда-то в прошлое, на то, что, как он думал, было-то было, да сплыло давным-давно.

Он говорит: да ну! Нет больше осетров в реке Нямунас!

Я говорю: есть! Вот я его возьму да и поймаю.

Во-первых, их тут нет, говорит дедушка З. А во-вторых, они внесены в Красную книгу. А это значит…

Я знаю, что это значит.

Он стоит, переводя взгляд с меня на лодку, потом на Бедолагу и опять на меня. Снимает шляпу, рукой проводит по волосам и снова нахлобучивает ее на голову. Потом, слегка поддав в борт лодки носком кроссовки, дед качает головой, Бедолага виляет хвостом, а с неба исчезает тучка. Взрыв света, яркое солнце брызжет сразу отовсюду.