Новгородская сага. Книга 4. Час новгородской славы - Андрей Посняков

— Значит, так, тварь! Сидящий по соседству с тобой Митря — ты знаешь, кто это такой — сейчас пишет нам об убитом два года назад юноше, твоем приказчике. Помнишь такого? Ты ведь его и убил! Тому и послухи есть.

Страшно закричал Явдоха:

— То не я! То они все, они!

— Они? Так пиши тогда. Будешь писать?

— Буду!

…Хуже всего было в камере третьей. Матоня лишь презрительно скалился и вообще не отвечал ни на какие вопросы. На спасение, видно, надеялся. То ли от московского князя, то ли от Аллаха, пес его знает.

Лязгнула дверь.

— Звал, Олег Иваныч?

Геронтий. Пришел наконец.

— Звал, звал. Вон, видишь, сидит, деятель. Спросим-ка мы его насчет ма-аленьких таких стрелочек да насчет неизвестного африканского яда. И про часовенку на кладбище за болотцем спросим.

Геронтий пристально посмотрел на Матоню, словно узнал вдруг в нем кого-то знакомого:

— Ну-ка, подними глаза, мил человек…

Матоня вздрогнул.

— Вижу, узнал… — в голосе лекаря, всегда таком тихом и приятном, послышалось вдруг шипение змеи.

— М-московский палач… Гер-ронтий… — застучал зубами от страха Матоня.

— Говори же, господине Матоня, говори… — улыбнулся уголком рта Геронтий. — А не то поздно будет. Обо всем рассказывай, не стесняйся!

Матоня сглотнул слюну и лязгнул сковывающей руки цепью.

— Ну, не буду вам мешать. — Олег Иваныч прикрыл за собой дверь.

Выйдя на улицу, поехал к Настене, на Нутную, забрать аркебуз. Весь этот план — с бочкой, с детьми, с Филимоном — Олег Иваныч придумал на всякий случай. И не прогадал — запасной план фактически стал основным. Суть его была примитивно проста. Олег Иваныч просто подставил шильникам то, что их цепляло. Матоне — убийство. Митре — детей, за которых обещаны деньги. Явдохе — утаенный от налогов перевар. Притом усыпил их бдительность собственным отъездом — ведь особо-то не таился. Все, кому надо, увидели.

Просто? Да. Но ведь Олег Иваныч и не рассчитывал на умных — Матоня (скоре всего, с подачи Митри), конечно, напортачил ему, подложив порох в часовню. И когда вошедший Онфим смахнул тлеющий фитиль — прогремел взрыв. Но ведь не Олег Иваныч вошел, не Софья! И не было особой гарантии, что войдут. Хотя если подумать…

Да, и эта еще елочка. Вернее, сосенка с железными иголочками. Наверняка яд. Тот воин, что порвал рукавицу… Еле откачал его сегодня Геронтий. А ранка-то была небольшая, маленькая такая царапина. Да и ту, хорошо еще, прижгли в кузне каленым железом. Зачем эта дурацкая сосна, когда есть порох в часовне? Грубо сработано, грубо. Хотя… Могло быть весьма действенно.

Погруженный в размышления, Олег Иваныч и не заметил, как доехал до Нутной. Над великим городом плыл майский вечер, спокойный, тихий и теплый. Пахло сухой травой, цветущей сиренью и еще чем-то неуловимо летним. На улице играли дети.

Настена, увидев его, улыбнулась. Закинула косу за спину, пригласила в дом.

— Забирай ты, Олег Иваныч, поскорей эту свою аркебузу! А то Ванька мой вокруг нее ходит, как кот вокруг молока, да облизывается. Не дай Боже, пальнет!

— А пусть пальнет! — Олег Иваныч крикнул в окно: — Ванька!

Ванька и нарисовался — белоголовый, сероглазый, с босыми, в цыпках, ногами.

— Хошь пальнуть?

— Хочу, дядя Олег! А куда целиться?

— Погодь. Давай хоть на улицу выйдем. Во-от. Теперь сбегай в дом, тащи лучину. Да горящую, чудо! Во-от. Поджигай фитиль.

— А заряжено, дяденька Олег?

— Заряжено, заряжено! Поджег? Вижу, тлеет. Теперь упирай аркебуз крюком — вон он, внизу, под прикладом — да хоть в эту корягу. Подожди, я и сам возьмусь. Ну, давай теперь — в ту березину. Жми!

Ванька потянул спусковой крючок, и вставленный в курок фитиль плавно ткнулся в затравную полку. Вспыхнул порох и почти тут же оглушительно прозвучал выстрел. С вершины березы слетели листья, а по всему Славенскому концу заливисто залаяли собаки.

Белоголовый Ванька, приемный сын Олексахи, восторженно заорал и самодовольно поставил на приклад босую, в цыпках, ногу.

Гроза похожа на взгляд палача,

Ливень похож на нож,

И в каждой пробоине блеск меча,

И в каждой пощечине — дождь.

Константин Кинчев, «Новая кровь»

Стояли белые ночи. Парило. Над озером Нево клубился ночной туман. Тихо шелестели волны. А где-то к югу, в болотах, кричала выпь. Порывы легкого ветра шевелили ветви высоких сосен. Сосны казались черными на фоне светлого неба. Далеко за лесом догорали малиновые остатки зари, а с севера наползала огромная сизая туча. Погромыхивало.

На низком берегу, в дельте Волхова, громоздились полускрытые туманом огромные темные тени, напоминающие скелеты китов. То были строящиеся корабли — быстрокрылые каравеллы, основа будущей морской славы Великого Новгорода. Часть судов уже почти готова — по крайней мере, корпус — их осталось только проконопатить, просмолить да поставить мачты. Леса вокруг хватало. Здесь же, рядом с верфью, лежали на куче опилок заранее приготовленные бревна. Пахло древесной смолой, стружкой и дегтем.

Чуть вдалеке, шагах в пятистах от верфи, располагался небольшой острожек — три избы и часовня, обнесенные новеньким тыном. Рядом с кораблями, у мыса, стоял маленький домик — сторожка с покрытой свежей дранкой крышей и крыльцом в три ступеньки. У крыльца дремал на цепи здоровенный лохматый пес. Пес ворчал во сне, поднимая ухо, прислушивался. Относился к порученному делу серьезно, чего никак нельзя сказать о стороже, дремавшем в домике. Впрочем, и сторож, нанятый ладожский мужик, тоже спал вполуха. Надеялся на пса. Ежели что — залает, проклятый.

Пес вдруг встрепенулся, вскочив, гулко залаял. Выскочил на улицу всклокоченный сторож. А пес все не унимался, лаял, рвался с цепи куда-то к лесу. Сторож не успел ничего понять, как мимо крыльца прошмыгнул быстрый серый клубок. Заяц! Ах, мать ити, жаль лук со стрелами не прихватил! Была бы к обеду дичина. Правду говорят, что их тут тьма, зайцев-то. Ишь, псина-то никак не уймется. Силки, что ли, завтра поставить? А и правда! Попадется зайчишко — все приварок.

Сторож сладко зевнул и, посмотрев для приличия по сторонам, скрылся в сторожке — спать. А и что еще делать-то? Ежели худые какие люди нагрянут с Нева-озера — так на то на той стороне крепость есть. Там уж не проспят, увидят, забьют в колокола, из пушки выстрелят. Да и откуда быть худым-то? Со свеями — они там, на западном берегу, в Кексгольме — вроде мир. Конечно, пошаливают — и те и наши, пограбят иногда друг дружку да пожгут. Но большой войны нет. А худой мир всяко лучше доброй ссоры.

Снова залаял пес, загремел цепью. Видно, многонько тут дичи, правду прежний сторож рассказывал. Впрочем, предупреждал, что посматривать надо — во прошлом месяце несколько кораблишек сгорело, почти готовых. Да не простых лодей, а новоманерных, каравелл трехмачтовых, с парусами в несколько рядов — залюбуешься. Идут ходко — куда там лодьям да коггам. И почти против ветра могут — разными боками-галсами. Вот их-то и пожег неведомо кто. Ведь и не дознались. Рабочие поговаривали, от молнии корабли те сгорели. Грозища в ту ночь была страшная. Сторож тем разговорам верил. Знал, грозы тут такие бывают — не приведи Господи! Вон и сейчас — ух, тучища-то!