Дочь лодочника - Энди Дэвидсон

Страдая от головокружения, Миранда кое-как вернулась к ступенькам и двинулась вверх, твердо решив не терять сознания, пока не достигнет коридора между кухней и гостиной. Очутившись на площадке, села, бросила на пол лук со стрелой и прислонилась к спинке кровати.

Отключилась.

Ее вернул голос Эйвери:

– Что мне делать?

– Швейный набор, – проговорила Миранда, указав на дверь. – В комоде в спальне. Спирт в туалете.

Она оттолкнулась от стены и отодвинула лук со стрелой в сторону, чтобы лечь в полный рост на сосновом полу. А когда Эйвери вернулся с набором и бутылкой протирочного спирта, перекатилась на правый бок.

– Подними руку вот так, – сказал Эйвери.

Она закинула руку за голову.

Он достал из набора ножницы и разрезал на ней рубашку.

– Пистолет там, – указала Миранда. – В шкафу. В ящике для снастей. На случай, если отрублюсь.

Эйвери полил ей на бок спиртом.

Миранда выпустила воздух сквозь губы.

Эйвери вынул катушку синих ниток, лизнул кончик и продел в игольное ушко. Помедлил на мгновение, когда увидел выпуклость ее обнаженной левой груди.

– Что там, блин? – сказала она.

– Не думал я, что выдастся такая неделька, – ответил он.

– Просто сделай это, и все.

Он набрал воздуха в грудь и принялся за работу.

Она проснулась завернутая в вязаный шерстяной платок с отцовской кровати. Под головой – подушка. Эйвери стоял у открытого окна гостиной и следил за дорогой. Он смастерил себе килт из рубашки Хирама и стоял теперь с голой грудью в развевающихся шторах. Порезы на коленях и лице были промыты. Пистолет Кука лежал на подоконнике. Миранда села, платок с нее соскользнул. Рубашка висела лохмотьями. Она подтянула платок, прикрыв грудь, и осмотрела бок – онемевший, засохший, перевязанный попавшимися под руку парой прокладок и медицинской лентой. Ее взгляд упал на «Бэр» Хирама на ступеньках, где она его оставила. Прижав к себе платок и совершив несколько медленных осторожных движений, поднялась на ноги. Боль в ноге теперь стала тупой, ее можно было терпеть.

– Прости, я не смог тебя перенести на кровать, – сказал Эйвери от окна.

– Сколько времени?

– И часа не прошло.

Миранда завернулась в платок и, на каждом шагу опираясь рукой на стену, проковыляла в кухню. Подошла к холодильнику и достала из морозилки коробку неаполитанского мороженого. Из клубники все еще торчала ложка, которую она туда в последний раз воткнула. Поставила на стол мороженое, упала на стул и принялась за шоколад.

– Ложка есть? – спросил Эйвери из двери кухни.

Она указала на ящик стола.

Он взял ложку и уселся, положив пистолет Кука на стол. Затем вонзился ложкой в ваниль.

– М-м, – проговорил он. – Да, хорошее.

Они ели быстро, и Миранда чувствовала действие мороженого, сглаживая жесткие, рваные края, которые оставили в ее горле когти банника целую жизнь назад. Она ела, пока у нее не заболела голова. Потом закрыла глаза и надавила пальцем на переносицу, а когда открыла снова, то увидела, что Эйвери тоже сидит, обхватив голову руками, и ваниль капает с ложки ему на запястье. Они встретились глазами и рассмеялись, и так и сидели, смеясь, мороженое стекало по подбородкам. Во лбу было больно от холода, зато они до сих пор оставались живы.

Потом Миранда встала, подошла к раковине и бросила туда ложку. Вытерла лицо тряпкой.

– К этому времени я должен был уже уехать, – сообщил Эйвери и воткнул ложку в мороженое. – Не нужно было мне оставаться. Ради жены, ради дочки.

– Ты мог уплыть на лодке Хирама, – заметила Миранда. Затем прислонилась к прилавку, прижав к телу платок.

– Не знаю, почему не уплыл, – сказал Эйвери.

Миранда уставилась на него.

– Но сейчас мне нужно идти.

– Я могу тебя отвезти, – сказала она. – Дай только рубашку надену.

Она вышла из кухни в спальню и бросила платок с изодранной рубашкой на кровать. Выдвинула ящик комода, достала выцветшую серую футболку, натянула ее, ослабив давление на рану в боку. Под тканью выпячивались прокладки. Она увидела свое отражение в зеркале комода: щеки поцарапанные, горло в синяках, глаза запавшие.

Когда она вернулась на кухню, Эйвери, обхватив голову руками, клевал носом за столом. Она вынула его ложку из коробки – было нелепо, неуместно и обыденно мыть за собой посуду, после того как стреляла в людей, прыгала с моста, истекала кровью и как ее зашивали, – и бросила в раковину. Подумала о детях, которых оставила в лесу, и почувствовала острый укол вины. Посмотрела в окно, вдаль за низины, туда, где верхушки деревьев серебрились в утреннем тумане.

«Нужно их найти. Потом держаться подальше, пока Риддл и Коттон не получат в ответ по заслугам, и тогда все закончится».

Тогда-то она и заметила тяжелый серый столб дыма, поднимающийся выше деревьев на юге.

Вспомнила сон мальчика.

Все в огне.

И мгновенно поняла, что ошиблась.

Это был не ее огонь.

Эйвери поднял голову, когда услышал, как ложка падает в металлическую раковину.

Она устремилась мимо него в коридор, подняла с пола «Бэр» Хирама с единственной стрелой, что валялась рядом. Ее тело, онемевшее, изможденное, кричало: «Нет, хватит», но она, игнорируя его, выбежала на крыльцо, спустилась по лестнице на плавучий причал, где бросила оружие в плоскодонку, на которой когда-то уплыла в низины с ведьмой, младенцем и лодочником. На металле засохла кровь оленихи, которую она привезла вечером в воскресенье. Эйвери вышел к перилам заднего крыльца и звал ее, но она его словно не замечала. Подергала за шнур стартера, пока «Эвинруд» не завелся, и уехала на полном газу к излучине вниз по течению, к узкому входу в Искрино байу, в другой мир – ее мир, который сейчас горел.

Риддл сидел на капоте «Плимута» и курил «Мальборо», Роберт Алвин – за рулем, запрокинув голову и распахнув рот достаточно широко, чтобы просунуть в него кулак. Горячий летний ветер рыскал по ровной пашне, простиравшейся за пустой парковкой, где когда-то находилось кафе на остановке для грузовиков; теперь же изодранный навес, предлагающий «СОЛСБЕРИЙСКИЙ СТЕЙК» и «СУП», был покрыт плесенью, а окна – заколочены фанерой. С юго-запада надвигались тяжелые серые тучи. Далеко за бобовыми полями рой газующих машин жужжал на какой-то грязной трассе, будто пчелиный улей. В «Плимуте» было тепло и темно, и Роберт Алвин захрапел.

Риддл пересек парковку, пиная крошащийся асфальт. Наклонился, чтобы сорвать странный одуванчик и посмотреть, как разлетаются его семена. Ветер тянул дым и стряхивал пепел с его сигареты, хлестал галстуком по плечу. Глаз Риддла слезился за серебристым стеклом зеркальных очков. В глубине шеи словно завращался бур, скручивая нервы, дергая за них, как за ниточки марионетки.