Dominium Mundi. Властитель мира - Франсуа Баранже

Раймунд IV де Сен-Жиль, граф Тулузы и Прованса, глава контингента рыцарей Юга, приветствовал Боэмунда и Годфруа натянутой улыбкой. Их семьи разделяло давнее соперничество, и только по настоятельной просьбе его святейшества эти двое согласились совместно заседать в Совете крестоносцев. К тому же Раймунд был отъявленным ультра, и кое-кто поговаривал, что Боэмунд присоединился к лагерю умеренных, исключительно чтобы не оказаться на одной стороне с Раймундом де Сен-Жилем.

Капитан «Святого Михаила» Гуго де Вермандуа явился чуть позже. Боясь опоздать, он бежал и теперь слегка запыхался. Когда его друг Годфруа сообщил ему, что он прибыл даже с запасом, граф прыснул, вызвав тем самым презрительную гримасу Раймунда.

Военные советы часто ставили Гуго в затруднительное положение: ответственность за корабль, подобный «Святому Михаилу», оставляла ему совсем немного времени. Когда он покидал командный пост, два капитан-лейтенанта подменяли его и обеспечивали преемственность власти. Но Петру Пустыннику не раз приходилось освобождать Гуго от присутствия на Совете крестоносцев, потому что очередная серьезная проблема не позволяла ему покинуть мостик.

Последним оказался, естественно, Роберт де Монтгомери. Он пришел один, без Аргана, и поклонился остальным сеньорам, стоя у края полукружья кресел. Все церемонно ответили на поклон. Как аристократ и военачальник крестовой войны, Роберт по своему положению ничем не отличался от других, однако чувствовалось, что сподвижники отвели ему особое место и относились к нему со смесью опаски и презрения. При всех европейских дворах за ним закрепилась репутация жестокого и властного сеньора. Его считали немногим более отесанным, чем крестьянин, и о нем ходило множество слухов, приписывающих ему массу глупых поступков, хотя подобные предположения постоянно опровергались его политической ловкостью.

Теперь все сеньоры крестового похода были в сборе. Не хватало только Петра Пустынника. В ожидании разговоры касались самых разных тем, от внутренней европейской политики до высказанного солдатами пожелания проводить на борту меха-турниры[52]. Все асессоры и помощники выстроились по периметру зала, готовые служить любому из сеньоров.

Внезапно секретарь совета объявил:

– Верховный магистрат крестового похода, Раеtor peregrini Петр Амьен, называемый Пустынником!

В зале мгновенно воцарилась тишина, и все встали. Петр вошел через дверь в глубине помещения, быстрым шагом направился к своему креслу и устроился там, несколько театральным жестом расправив складки длинной рясы. После чего уселись и остальные сеньоры.

Годфруа нашел Петра озабоченным, черты его лица осунулись, словно он провел тяжелую ночь. Но, даже обведенные кругами, его глаза, казалось, обжигали. Петр произнес:

– Сеньоры, восьмое заседание военного совета «Святого Михаила» объявляю открытым. Предлагаю начать, как обычно, с отчета о том, как проходит полет. Сеньор Гуго Французский, граф Вермандуа?

– Благодарю, сеньор претор, – ответил тот, склонив голову. – Со времени последнего совещания на корабле не возникало значительных проблем, поэтому я ограничусь напоминанием, что мы почти достигли кинетического апогея нашей траектории, преодолев барьер в 87 процентов скорости света. Туннельные двигатели будут включены, как и предусматривалось, когда эта цифра достигнет значения в 87,32 процента, то есть послезавтра к тринадцати часам. Все приготовления к фазе стазисного сна экипажа прошли благополучно, а программы Нод-два для выхода из туннеля Рёмера перепроверены десятки раз.

– Во время последних симуляций не выявлено никакой аномалии? – спросил Раймунд де Сен-Жиль.

– Ни малейшей. Я знаю, многие опасаются фазы стазисного сна, но все испытания доказали надежность этой технологии. По правде говоря, единственное, о чем я всерьез беспокоюсь, – это что какой-нибудь олух не займет вовремя место в своей ячейке.

– Будет сделано несколько объявлений, – заметил Боэмунд. – Ничего подобного случиться не должно.

– На что я и надеюсь, – ответил Гуго.

– Я слышал, – вмешался Раймунд де Сен-Жиль, – что близость палуб с истребителями-перехватчиками к туннельным двигателям предположительно может вызвать нарушения при переходе Рёмера. Как в действительности обстоит дело?

– Речь идет о явлении интерференции, возникающей из-за генераторов истребителей. Эти генераторы порождали остаточные фоновые шумы в сердечнике Рёмера, которые слегка искажали результаты тестов. И как бы ничтожно малы ни были эти искажения, мы еще до старта на всякий случай приняли меры предосторожности, изолировав смежные зоны между двумя секторами путем заделывания целых коридоров. Мы забили их соломой.

– Соломой? – воскликнул Роберт де Монтгомери.

– Да, соломой, – с улыбкой подтвердил Гуго. – Понимаю, что это может показаться несколько архаичным, но проведенные эксперименты доказали, что плотно спрессованная пшеничная солома обладает удивительной способностью поглощать бериллиевые бета-лучи, например. Понадобились сотни тысяч спрессованных кирпичей.

Боэмунд не смог сдержать веселый смешок:

– Оказывается, нужна солома, чтобы заставить функционировать вершины современной технологии…

Петр Пустынник, не проявлявший большого интереса к техническим деталям, выпрямился в кресле и воспользовался возможностью закрыть тему:

– Так, полагаю, по этому вопросу достаточно. Перейдем к повестке дня. В первую очередь рассмотрим вопрос о тренировках амазонок. Инженеры ждут разрешения на использование прототипа боевого бипеда RK2 с целью проверки его реальных возможностей. Затем мы должны обсудить подробности вывода с орбиты мобильных элементов «Святого Михаила», для которого были проведены новые симуляции на…

Петр прервал перечисление вопросов. Он вдруг заметил, что присутствующих охватило необъяснимое замешательство.

– Сеньоры? У кого-то имеются замечания по повестке дня?

Адемар заерзал в кресле, Годфруа покашливал, а Раймунд де Сен-Жиль поглаживал ладонью плохо выбритые щеки. Роберт де Монтгомери обвел собрание презрительным взглядом. Его высокомерное неодобрение красноречиво свидетельствовало о том, что́ он думал о присутствующих и их пренебрежении этикетом. И только Боэмунд решился развеять неловкость и, как всегда, пошел напрямик:

– Да будет мне дозволено выразить всеобщее мнение, дорогой Петр. Полагаю, никто из нас не собирается пренебрегать столь важными вопросами, но, возможно, прежде чем перейти к ним, следует обратить внимание на то, что сейчас бурно обсуждает весь корабль.

Боэмунд Тарентский редко прибегал к столь дипломатичным оборотам речи, но противоречить главе крестового похода перед лицом всего военного совета могло быть чревато неприятными последствиями. Петр Пустынник спокойно смотрел на собеседника и не выказывал недовольства. Однако, когда он заговорил, в его голосе явно проскальзывали ироничные нотки: