Лолотта и другие парижские истории - Анна Матвеева

Родителей тоже зачем-то позвали в студию – пришел растерянный отец, простой работяга, который никогда не сможет понять и поднять эту беду.

– Лучше бы он умер, – честно сказал отец. Он тоже разглядывал свои руки.

И Лёня, не сводя взгляда с ногтей, говорил, что всё равно сделает себе операцию – она называется двусторонняя орхиэктомия – потому что он только теперь чувствует себя счастливым, когда ему не нужно ничего скрывать. Потому что с детства ему приходилось доказывать всем, что он настоящий мужчина – а он всегда был женщиной. Потому что есть хромосома игрек и хромосома икс, и виноваты во всем родители, которые передали ему неправильный набор этих самых хромосом. Десант, футбол, женитьба, дети, – только для того, чтобы убедить себя и окружающих в том, что никогда не существовало.

Между прочим, Лёня-Лена не собирается жить с мужчинами – они ему никогда не нравились, какая гадость! Он-она влюблен-влюблена в девушку из другого города, и они будут жить вместе.

Потом по экрану побежали титры – как тараканы с грязной кухни, когда включаешь свет. Мы с Лёней нагляделись на таких тараканов в юности, когда ходили в гости ещё к одной нашей однокурснице, она жила в Городке чекистов.

Ольга Х. выключила планшетник.

– Я же с ним практику проходила, – раскачиваясь, как пьяная, сказала она. – Он был такой, знаешь, настоящий мужчина!

Ольге Х. нужно было успокоиться – прямо сейчас. Не дожидаясь завтрашнего дня, и чтобы уснуть! Завтра будет новый прекрасный день. Мы встретимся в кафе, как договаривались, и Ольга Х. начнёт поначалу мягко, а потом всё жестче и жестче критиковать свою бывшую страну. Будет хвалиться успехами детей и мужа, рассказывать о том, какой защищенной чувствует себя во Франции, а к финалу – обязательно зарыдает.

– Прости, я сегодня не смогу, – сказал я, пытаясь отлепить от себя Ольгу. Я надеялся, что слово «сегодня» утешит её, и оправдает меня – но Ольга вскочила с кровати так резко, что я понял – завтрашний день прекрасным не будет.

– Не зря вы с ним дружили! – выпалила она, прежде чем хлопнуть дверью.

Я открыл окно, чтобы выветрился запах пота.

Алиса несколько раз стучалась в скайп, а потом прислала фотографии «вчерашнего шоу с транссексуалами». Красивая, забывчивая Алиса. Одно к одному.

Наташа Яковлева отправила длинное письмо, усыпанное печальными смайлами – как будто пересоленное слёзами: я стёр его, не читая, а потом вышел из номера и спустился вниз.

В холле было пусто, ночной портье уныло сидел за стойкой, как ребенок, которого забыли в детском саду.

Улица Сены устало бурлила – будто из ванной утекали остатки воды.

Я снова дошёл до реки, на мосту по-прежнему стоял тот нарядный клошар. Он так посмотрел на меня, что сразу стало ясно – он меня не узнал. Нам вечно кажется, что другие люди должны запоминать нас с первого взгляда, – ведь мы ни на кого не похожие, уникальные носители единственно возможного набора хромосом. Но это неправда – забыть чужие лица проще, чем код от нужного домофона.

Я дал клошару ещё одну монету. Он церемонно поблагодарил меня, поздравил с новым годом, и вновь забыл мое лицо.

По мосту, как в давно забытой книге, бежал мужчина в ярко-жёлтом пуловере.

«Смешное это зрелище, – вспомнил я, – видеть вратаря вот так, без мяча, когда он в ожидании мяча бегает туда-сюда».

Я склонился над тёмной водой. На дне реки – старые велосипеды, выскользнувшие из дырявых рук фотоаппараты, ненужные обручальные кольца, краденые телефоны, мертвые тела, ошибки и тайны.

Наши лица скрывают не меньше.

Мужчина в ярко-жёлтом пуловере пробежал мимо меня.

От него пахнуло сладким, как компот, одеколоном.

1

Учителя иностранных языков – всё равно что учителя музыки, только ещё хуже. Они так заметно выделяются на фоне монолитного педагогического состава, что состав проявляет по этому поводу коллегиальное неудовольствие. Каким образом Вера Николаевна накопила на путевку в капстрану, и зачем Ирине Альбертовне так выряжаться к нулевым урокам, обсуждалось широко и подробно, но Вера Николаевна с Ириной Альбертовной, англичанка и француженка, делали вид, что не слышат пересудов математички, физички, химички и прочих нормальных учителей, которые не изображали из себя невесть что, а честно выполняли свою работу, пестуя, наставляя, воспитывая советского школьника во всех его горластых воплощениях. Вера Николаевна вызывала особое негодование – потому что каждый день приходила на работу в новой кофточке, и пусть даже это собственная мама её обшивала и обвязывала, всё равно педсостав испытывал по этому поводу коллективную досаду. А Ирина Альбертовна, тоже, конечно, выступила – посреди учебного года взяла и ушла в декрет.

– Она поставила меня перед фактом! – возмущался директор школы, похожий на белого медведя, пережившего голодную зиму. И показывал рукой куда-то в сторону, так что собеседник тоже из вежливости поворачивал голову в ту же самую сторону, как будто там и находился тот самый факт. Разумеется, ничего такого там не было – директор всего лишь злоупотреблял жестикуляцией, как риторическим приемом. И вообще, слишком уж он возмущался по поводу Иркиного декрета. «Будто она ему изменила!», – тряслись от хохота кримпленовые плечи химички.

Веселые были тогда времена, приятно, как говорится, вспомнить.

Новую француженку нашли только через два месяца – а дети-то быстро привыкли, что по средам и пятницам у них «окно», и встретили эту Елену Васильевну с явным неудовольствием.

Педсостав не сомневался, что Елена Васильевна окажется такой же, как все учительницы иностранного языка – в клипсах, накрашенная, надушенная («рижские на уровне парижских», как сказала однажды Ирина Альбертовна про свой парфюм «Диалог»). И поэтому учительницы испытали даже нечто вроде разочарования, когда увидели новую француженку. Оказалось – обычная женщина, в таком же костюме, какой уже пятый год носила географичка, туфли с тупыми носами, и даже уши не проколоты! Разве что подстрижена была чересчур коротко, а в остальном выглядела нормальным человеком, но педсостав не проведёшь! Географичка, раздосадованная появлением двойника своего любимого костюма, заявила:

– Что-то в ней не так!

– Я тоже чувствую, – поддакнула математичка, хотя не чувствовала в данный момент ничего кроме голода: не успела позавтракать дома.

– Говорят, она с Москвы, – подала голос русичка.

Елена Васильевна в тот самый момент открывала дверь в кабинет химии, где сидел восьмой «В», – кабинет французского языка почему-то оказался занят седьмым «А» и физичкой. На «камчатке» полулежал высокий широкоплечий юноша с крупным родимым пятном на щеке – ногами он попирал таблицу Менделеева, начертанную на стене. У окна группа школьников играла на гитаре – точнее, играл только один из них, и даже пел что-то хлипким, невызревшим тенором, а остальные слушали с мечтательными лицами. Девица за второй партой у двери крепко спала, всем своим видом доказывая, что человек, действительно нуждающийся в отдыхе, может заснуть в любых условиях, ни гитарные переборы, ни шаткий вокал ему не помеха.