Темногорск - Роман Буревой

– Дочка у вас одна?

– Единственная, – подтвердил каминных дел мастер.

– Я помогу вам. Но знайте, дело рискованное. – Кажется, Сафронов не ожидал, что Роман согласится. Во всяком случае, вот так охотно и без всякого нажима, по зову души, считай.

– Вы что-то знаете? – спросил Сафронов. Кажется, он все-таки заподозрил колдуна в неискренности. – Говорят, это не первый такой случай.

– Не будем терять время. Помогите мне вынести канистры с водой. Именно вы. А ваши люди пусть ждут снаружи. Не бойтесь, вам лично ничто не угрожает.

– Я не боюсь! – заявил отец Иринки.

Роман без ключа открыл калитку и вошел. Сафронов с изумлением глянул на замок, язык которого высунулся и тут же исчез в стальной пасти. Или привиделось все это, а на самом деле не было никакого замка? Антон Николаевич тряхнул головой, поражаясь, как такие мелочи могут его интересовать этой ночью.

В дом колдун не стал заходить – прямиком направился в гараж. Канистры и бутыли с пустосвятовской водой все еще стояли в багажнике «Форда» – Роман не успел их вынуть после возвращения из Пустосвятово. Колдун взял две бутыли, две канистры отдал Сафронову.

– Отличная машина, – заметил каминных дел мастер. Видимо, хотел подольститься. Но это у него плохо получалось. Не привык, как видно.

– Классная, – подтвердил Роман. – Но я мало на ней езжу.

– Новую купили?

– Мне ее подарил друг.

Сафронов покачал головой:

– Хорошие у вас друзья.

– Не жалуюсь. – Роман вспомнил Стена и улыбнулся.

Колдун Алексея Стеновского частенько вспоминал. Почти что каждый день. И всякий раз сравнивал себя и его. Не в том смысле, кто из них лучше или хуже, а в том, чем они разнятся и чем схожи.

Когда Роман с Сафроновым вынесли канистры с водой, Вадим распахнул перед ними дверцы BMW.

– Не беспокойтесь, Роман Васильевич, я заплачу, – заявил каминных дел мастер, усаживаясь вместе с колдуном на заднее сиденье.

– Не сомневаюсь, что заплатите. – Повелитель воды усмехнулся. – Мне все платят, хотят они того или нет. Если не хотят – тоже платят.

– Если у вас ничего не выйдет, тоже баксы потребуете? – Антон Николаевич скривил губы.

«Неужели он будет думать в этом случае о деньгах?» – подивился Роман. Вслух же сказал:

– Такого быть не может.

– Вы слишком самоуверенны. – Кажется, Сафролов не терпел уверенности в других, рассматривая это как вызов своей личности и своему авторитету. Ну что ж, надменность колдуна ему придется как-то вынести в течение ближайших часов.

– Лучше расскажите, пока мы едем, что больше всего нравится вашей дочери? К чему она привязана? – попросил Роман, решив оставить разговор о гонораре на потом. – Собака? Кошка? Какие у нее увлечения? Что любит она больше всего на свете?

– Я даже не знаю.

– Неужели? Совершенно ничего?

– Она же не старуха какая-нибудь, у которой все в прошлом. Что их в этом возрасте волнует больше всего? Будущее! Вся в мечтах, в планах… Увлечений – миллион.

– И о чем она мечтает, ваша Ирина?

– Дизайнером хочет стать. Заявила, что поедет в Питер, в Мухинское поступать.

– У нее есть шанс?

– Если честно, то жена против того, чтобы она там училась. А я – за. Выучится, будет для фирмы эскизы каминов рисовать.

– Вы-то сами как считаете? Истинное это увлечение? Или так – преходящее? Желание с вами посостязаться?

– Я еще над этим не думал. Восьмой класс. В принципе, я могу оплатить ее учебу где угодно. Мне для нее ничего не жалко.

– Совсем ничего?

Вопрос задел Сафронова, но он постарался не показать виду. Пообещал:

– Все, что угодно, сделаю.

– А жизнью своей пожертвуете? – тут же сделал выпад колдун.

– Почему же сразу жизнью?

– Так мы же за все жизнью платим – за еду, за жилье, за секс – кусочками жизни. Кусочками – это никому не страшно. А если всю целиком?

– Я могу… – после паузы сказал Сафронов.

* * *

Антон Николаевич верил и не верил в колдунов и в колдовство. Одних обитателей Ведьминской он считал шарлатанами, к другим относился с пиететом. Несколько раз доводилось ему встречаться с покойным Чудодеем. Михаила Евгеньевича Сафронов уважал, но это не мешало относиться к Чудаку с некоторой долей снисходительности. Гавриила Черного Сафронов тоже знал, но на нынешнего временного главу Синклита смотрел как на обычного дельца. Про Романа Вернона сказал Сафронову Чудодей незадолго до своей смерти. Сказал странно: «Наступит час, к Роману Васильевичу обратитесь». Слова эти в душу Антона Николаевича запали.

А когда осознал, что стоит на краю, у предела, и вот-вот дочку свою единственную, ненаглядную потеряет навсегда, понял: час роковой, о котором толковал Чудак, наступил.

О Романе Васильевиче в Темногорске много говорили. Сказывали, открыл ему перед смертью Чудодей какое-то тайное знание, отчего никто теперь с Романом сладить не может, и еще сказывали, что он сквозь пространство проходить имеет способность. Откроет дверь где-нибудь, к примеру, в Темногорске, а выйдет прямиком в Питере или в Москве. Пока Надежда с Романом жила, сплетники наперебой утверждали, будто бы новая зазноба водного колдуна – не человек вовсе, а упыриха, и кровь она стаканами, не хуже воды, пьет, только Роман этого не замечает, потому как околдован. Так околдован, что прежнюю свою полюбовницу Тину Светлую из дома выгнал, в доме своем Надежду Упыриху поселил. «Она, дай только время, из него кровь-то повысосет», – судачили старухи.

На счастье или несчастье Романа, не больно долго задержалась в Темногорске Надежда. Аккурат в конце января и упорхнула.

«Оборотнем перекинулась, – утверждали злые языки. – Волчицей с золотыми глазами».

Кто-то клялся, что встречал волчицу эту, выстрелил в нее, пуля прошла навылет, а зверюге заговоренной – хоть бы хны!

Сейчас, сидя в машине рядом с колдуном, Сафронов вспоминал все эти слухи и дивился: неужели этот обычный на вид человек наделен какой-то сверхсилой? Неужели способен саму смерть подчинить, если любовь ему неподчинима?

* * *

Городская больница была построена еще купцом Гаврилкиным в начале двадцатого века и с тех пор, похоже, не ремонтировалась. Не приют для больных, а дворец торжества науки спасения человеческой жизни выстроил в свое время Гаврилкин – с высоченными потолками, огромными окнами, стенами, изукрашенными синим и белым кафелем. Широкие коридоры, просторные палаты. Время старательно изувечило здание, но никак не могло изглодать – метровые стены стояли незыблемо, а кафель, как ни крушили его и ни били, намертво прилип к штукатурке. Зато ступени на лестнице истерлись расслабленными ногами почти вполовину, трубы отопительные проржавели, сгнили двери, облезла краска. Любой человек, шагнувший в полумрак вестибюля, неважно – здоровый или больной, – думал уже не о жизни, а о смерти, глядя на умирание великолепного здания.