Река убиенных - Богдан Сушинский

— Предать вас суду? — поднялся Штубер. — Суда у нас нужно заслужить, товарищ ефрейтор. Своим мужеством. Но если вы так настаиваете… могу устроить вам суд. — Он смерил лейтенанта с ног до головы и, уже уходя, бросил: — Суд я вам даже обещаю, рядовой.

Свет этого странного невесть откуда взявшегося диска проникал в амбразуры дота, слепил окуляр перископа, в который Громов пытался рассмотреть его, а серую заводь Днестра просвечивал так, словно где-то там, в глубине ее, зарождалось и все выше и выше поднималось к поверхности некое подобие луны, готовой вот-вот вырваться из мутных потоков реки и взметнуться в ночное поднебесье.

Под сенью этого сияния по обоим берегам реки вдруг воцарилась непривычная, необъяснимая, какая-то вселенская тишина. Все, что еще несколько минут назад жаждало смерти и в то же время вздрагивало в страхе за свою жизнь, накапливая ненависть для того, чтобы отобрать ее у подобного себе, — теперь вдруг затихло, замерло, застыло, осененное этим странным молочно-голубоватым светом, словно снизошедшей из глубины Вселенной небесной благодатью.

По ту и эту сторону Днестра, на прибрежных холмах и высотах, окопах и дотах, люди, затаив дыхание, в изумлении смотрели на странное небесное сниспослание сие, ощущая в душах зарождающееся чувство первопровидцев, питающееся не вполне осознанным, но глубоким и искренним чувством покаяния.

— Ты явился, Господи! Не бери нас к себе, а помири и наставь на путь христовый.

— Ты с кем это беседуешь, Кожухарь?

— С Господом.

— Молишься, что ли?

— Не молюсь, а объясняю. Он ведь сам уже не ведает, что творит. Ты явился, Господи. Но почему только сейчас? Чтобы отпевать нас? Отпевать и убивать у нас и без Тебя есть кому. И ненавидеть — тоже. Ненавидеть мы от Тебя научились. И карать — во имя Твое. Так явись же. Научи, надоумь…

— Прекратить, Кожухарь, — негромко и незло прервал Андрей молитвенное стенание связиста.

Кожухарь стоял у амбразуры на коленях, подставив лицо странному сиянию, но при этом все же прижимал к груди винтовку. И непонятно было: то ли он, чисто по-солдатски, хотел предстать с ней пред очи Господни, как с орудием преступления; то ли надеялся, что Господь оставит его на земле.

Громов оторвался от окуляра перископа лишь на несколько мгновений, но, когда вновь припал к нему, вдруг отчетливо увидел, что сияние слегка померкло, зато прямо перед ним предстало некое подобие иллюминатора, за которым едва заметно очерчивалась фигура сидящего человека. Словно над рекой вдруг застыл самолет, летчик которого заставил машину остановиться всего за какую-нибудь сотню метров от крутого берега, в который она вроде бы неминуемо должна была врезаться.

В мощный перископ Андрей явственно видел фигуру этого пилота в светлом, отливающем лунной синевой костюме. И еще ему почудилось, что на несколько секунд рядом с пилотом появился другой человек. Появился, нагнулся над ним, словно что-то сообщил или просто всмотрелся в иллюминатор…

— Господи, что ж ты так поздно прислал ангелов своих? Сколько крови людской стекло в эту реку. Сколько жизней людских приняла она. Воистину сказано было: «река убиенных».

— Вот-вот, воистину… — прошептал лейтенант, поддаваясь магии его божественных экзальтаций. И в то же мгновение иллюминатор погас, фигура пилота исчезла, а сам солнечный диск растаял в ночной мгле.

Громов мотнул головой, закрыл и снова открыл глаза, повертел ручками перископа влево, вправо… Ничего! Коричневатое ночное поднебесье. Чуть поопустил перископ вниз… Словно бы ничего и не было! Никакого диска. Никакого иллюминатора. И уж, конечно, никакого пилота…

«Сон? Бред? Мираж?»

Повертев еще немного стволом перископа, Громов устало протер дрожащей рукой глаза, размазал по лицу капли липкого пота и осел на табурет, поставленный между лежанкой и ящиками автоматных патронов.

— Что же ты замолчал, Кожухарь? Чудно так говорил, как священник на проповеди.

Кожухарь не ответил. Вокруг царило молчание.

Громов повернул голову и в сумерках полуотсека связи, в котором обычно располагался телефонист, увидел, что тот стоит на коленях, уткнувшись головой в откос амбразуры.

Лейтенант поднялся и, прихватив его подбородок, оторвал лицо от стены.

«Спит?! — не поверил своим глазам. — Не может быть! Когда ж он?»

— Кожухарь! Слышь, Кожухарь?

— А? Что?! Я, товарищ лейтенант, — медленно, все еще до конца не проснувшись, поднимался связист.

— Когда ж ты успел заснуть?

— Заснуть? — удивленно, не понимающе, переспросил Кожухарь. — Давно. Сон какой-то странный такой.

— Какой?

— Непересказуемый какой-то, — неохотно молвил связист, давая понять, что делиться своими сновидениями не желает.

— Подожди, какой сон? Ты ведь только что говорил. Молился, что ли… «Господи, что ж ты так поздно послал ангелов своих». Или что-то в этом роде.

— Я… молился?! — очумело смотрел на него Кожухарь.

— Ты, ты. Молился. Что-то о крови говорил, которая в реку стекла. В «реку убиенных». «Не бери нас к себе, Господи, а помири и наставь на путь христовый». Ты, вообще-то, человек верующий? Откровенно. Для меня главное — правда.

— Не говорил я такого, товарищ лейтенант, — испуганно помотал головой Кожухарь. — Да я и слов таких не сказал бы. И церкви у нас в селе не было. Взорвали ее коммунисты еще в тридцать втором. То есть, я хотел сказать…

— Не в этом дело, — налег ему рукой на плечо Громов. — Важно: говорил ли ты или не говорил.

— Ничего я не говорил. Спал.

— Тогда я ничего не понимаю, — снова опустился лейтенант на стул. — Пусть ты… Допустим, во сне. Но я-то не спал.

— Вот и поспали бы, пока тихо. А то ведь на рассвете ударят изо всех стволов…

— Стой, стой, Кожухарь, не нуди… Тут дело серьезное. Ты мне скажи, что ты все-таки видел? Во сне ли, наяву… Что именно?

— Да вроде как солнце восходило… Там, над рекой… Солнце не солнце, луна не луна. Диск какой-то. Страшновато как-то стало.

— И ты это видел?

— Что… видел?

— Диск этот, видел?

— Видел, — пожал тот плечами, усаживаясь на небольшую, устланную шинелью лежанку.

— Наяву видел?

— Н-не знаю…

— Так во сне или наяву?

— Во сне… кажись. Точно, во сне.

— Хорошо, ну а то, что ты говорил… Эти молитвы. Ты хоть что-нибудь помнишь?

— Что-то припоминаю. По-моему, я лишь повторял чьи-то слова. Говорил кто-то другой. Сон, словом.

— Но «рекой убиенных» назвал Днестр старшина. А ты вдруг повторил. Только по-иному преподнес эти слова.