В плену отражения - Татьяна Рябинина

— Ты живешь с матерью? — спросил Мартин.

— Да, мастер, — вежливо ответил Билл. — Последний месяц. Я служил у пекаря, но он умер. А мне нужна работа. Нас у матери четверо, я старший.

— А что твой отец?

Билл замялся.

— Повесили в прошлом году, — ответила за него мистрис Бигль. — Повздорил с кузнецом, ну и… Но вы не смотрите, Билли — парень хороший.

— Да? — задумался Мартин. — Ну ладно. Посмотрим, на что ты годен. Вот тебе первое поручение, — он бросил Биллу монету. — Сходи разменяй. И вот еще что. Ты знаешь надежного человека, который смог бы отвезти письмо в Лондон?

— Да, мастер, знаю. Брат моей матери, он часто ездит в Лондон по торговым делам. Как раз на днях собирается.

— Хорошо, иди, — махнул рукой Мартин и снова уставился на чистый лист, как будто письмо могло появиться на нем само, если смотреть на бумагу достаточно долго.

— Есть Билл может с моими слугами. За…

— Отдельную плату, — поморщился Мартин. — Знаю. Записывайте, мистрис Бигль, записывайте. Рассчитываться будем в конце недели, как договорились.

Вдова поджала губы и степенно удалилась.

Кстати, мне было очень интересно, откуда у Мартина деньги. Монеты он доставал из сумы, не считая. Ладно, в Скайхилле деньги ему были особо не нужны. Хьюго перед отъездом расплатился с ним за работу, но я бы не сказала, что это был какой-то баснословный капитал. Как-то он сказал Маргарет, что получил наследство от матери и поэтому не нуждается в подачках отца. Хотя, с другой стороны, все та же книга, которую я нашла в интернете, сообщала, что Бернхард был злостным должником, за которым охотились кредиторы по всей Европе. Вроде бы, его даже из Базеля за это выставили.

Надо сказать, я довольно смутно представляла себе средневековую финансово-кредитную систему. То есть мне, конечно, было известно, что первые банки появились еще в античности, а дорожные чеки изобрели тамплиеры, но все равно я не понимала, как, к примеру, Мартин мог получать деньги из Бадена. Все это, разумеется, знал Тони, но мы с ним о таких вещах не говорили.

Билл уже давно вернулся с разменом, а Мартин так и не продвинулся дальше обращения. Писал он, как я и думала, отцу. Наконец, словно собравшись духом, начал быстро покрывать лист длинными словами, похожими на дождевых червей. Почерк у него был ужасный, а поскольку мысли его были мне не доступны, оставалось догадываться о содержании письма только по движениям пера. К моему удивлению, это оказалось не так уж и сложно. Видимо, мой немецкий сильно продвинулся с тех пор, как я переселилась в его тело.

В первой части письма Мартин выражал глубокое раскаяние и признавал свою неправоту, особенно в том, что касалось второго, морганатического, брака отца и возможного будущего раздела маркграфства между тремя сыновьями. Он готов был согласиться со всеми решениями маркграфа в обмен на снисхождение к его просьбе.

Далее следовала собственно просьба. Мартин умолял отца расторгнуть его помолвку с некой принцессой Марией и разрешить ему жениться на дочери английского графа Скайворта. В цветистых выражениях он расписывал свою любовь к этой леди и ее добродетели, особо упирая на то, что ее отец близкий друг короля, а мать была с Генрихом в родстве. Тут он малость приврал. Определенное родство, конечно, было, но для той ветви Невиллов, к которой принадлежала леди Джоанна, его надо было рассматривать под микроскопом. С таким же успехом можно было утверждать, что Генрих VIII — потомок новгородского князя Рюрика. Хотя это чистая правда[1].

На тот случай, если происхождение леди Маргарет окажется недостаточно высоким, Мартин просил отца рассмотреть возможность морганатического брака, заранее отказываясь от любых притязаний на маркграфство, наследником которого являлся его старший брат Альбрехт.

Последний абзац полностью состоял из заверений в сыновней любви и верноподданнической преданности. Подписав письмо своим настоящим именем, Мартин сложил его и запечатал гербовым перстнем, который носил на шее на цепочке. В качестве адресата значился некий барон Гейден, имя которого мне ничего не говорило. Ниже Мартин дописал: «для передачи Его сиятельству маркграфу Баден-Пфорцхайма[2]».

Китти, к которой Мартин отправился в тот же вечер, вполне резонно поинтересовалась:

— Значит, ты написал отцу и попросил разрешения жениться на своей даме? Не понимаю, зачем ты тогда уехал от нее? Если уж не поехал домой сам, зачем сидеть здесь и ждать ответа?

Как и накануне, они сходили на полчаса в «комнатку», где опять ничего не произошло, и вернулись в зал таверны. Похоже, Мартин завел себе постоянную подружку — жилетку для соплей, с которой заодно можно было спать со скидкой.

Вопрос поставил его в тупик. Он отпил эля и надолго замолчал.

— Не знаю, — ответил он честно. — Вообще-то сначала я действительно хотел поехать, но…

С тобой все ясно, дружок, подумала я. В двадцать четыре года ты все еще трусоватый подросток, который боится своего папу. Наскандалить и хлопнуть дверью — это ты можешь. Написать письмо, попросить прощения и согласия на женитьбу — тоже. А вот лично явиться пред грозные отцовские очи и настаивать на своем — увы. Интересно, что ты сделаешь, когда маркграф не разрешит тебе жениться на какой-то там сомнительной англичанке? А ведь наверняка не разрешит.

Я прикинула, успеет ли Мартин получить ответ до конца октября. Пока дядя Билла довезет письмо до Лондона, пока барон, видимо, некое доверенное лицо, переправит послание в Пфорцхайм, потом обратная дорога… Долго, конечно, но теоретически может и успеть.

Похоже, Мартин думал о том же самом. Его, конечно, никакие сроки не поджимали, но он хотел поскорее вернуться к Маргарет. До того как ее заставят выйти замуж. Вообще-то я категорически отказывалась его понимать. Ты находишься в двух шагах от любимой женщины, которая мучается неизвестностью. Понятно, что ты не можешь приехать к ней лично или написать письмо. Но отправить, к примеру, своего свежеприобретенного слугу в Скайхилл, чтобы он нашел Элис и передал ей весточку или хотя бы сообщение на словах, — это-то почему нельзя сделать? Просто успокоить: жив-здоров, сижу в Стэмфорде, жду известия от отца?

Да потому что Маргарет задаст тот же вопрос, что и Китти: за каким фигом ты уехал-то? Почему не мог написать отцу из Скайхилла, если уж сам не решаешься к нему явиться для серьезного разговора? Мог бы оставаться там и писать портрет Миртл. Да потому, дорогая Маргарет, что боюсь-боюсь Роберта Стоуна, который непременно меня отравит или еще какую пакость придумает.

Два дня Мартин страдал над запечатанным письмом: крутил в руках, подолгу смотрел на него, несколько раз мне даже показалось, что вот-вот разорвет в клочья. Когда Билл пришел и сказал, что дядя выезжает в Лондон на следующий день, Мартин достал письмо, но вдруг заявил, что передумал. Что отвезет сам.

Надо ли говорить, что мне подобный демарш совершенно не понравился. Я-то обрадовалась, что Мартин пробудет в Стэмфорде еще сто лет, дожидаясь ответа на свое послание, и я уж как-нибудь дотащу его до замка, когда придет время. И тут он вдруг собирается ехать в Лондон. И хорошо еще, если только в Лондон. А что, если по дороге созреет для подвига и отправится прямиком в Баден?