Золотце ты наше - Пелам Вудхаус

Удары в дверь переросли в крещендо. Совсем скоро раздался треск, от которого сотрясся пол, на котором мы сидели, а наши соседи-крысы, точно обезумев, в страшном смятении, засновали взад-вперед. Сквозь многочисленные щели и трещины, проделанные временем в старых досках, просочился свет автомобильных фар. Почти посередине зияла большущая дыра, ставшая своего рода прожектором, что позволило нам в первый раз разглядеть место, где мы укрылись. Чердак был высокий, просторный. Крыша находилась футах в семи над нашими головами. Я мог бы выпрямиться во весь рост без всяких затруднений.

В действиях противника наступило затишье. Тайну нашего исчезновения враг разгадал быстро – почти немедленно лучи фары сдвинулись и заиграли на крышке люка. Я услышал, как кто-то взбирается по лестнице, крышка слабо заскрипела, когда ее толкнули. Я занял позицию рядом, готовый, если засов поддастся, защищаться как смогу рукояткой пистолета, моего единственного оружия. Но засов, хотя и ржавый, держался крепко, и человек опять спрыгнул на пол. До нас доносились только обрывки шепота и больше ничего.

Вдруг раздался голос Сэма:

– Мистер Бернс!

Молчанием ничего не выиграешь, и я откликнулся:

– Да?

– Может, хватит? Вы здорово нас погоняли за наши денежки, но вы же сами понимаете, теперь вы попались. Очень мне не по нутру, если тебя ранят. Спускайте малыша, и разбегаемся.

Сэм умолк.

– Ну? – наконец не выдержал он. – Чего не отвечаете?

– А я ответил.

– Да? Что-то не слыхал.

– Я улыбнулся.

– То есть ты намерен упорствовать? Не глупи, сынок. Парни и так уже злятся на тебя как звери. Чего ради наживать неприятности? Вы у нас в кармане. Понял я про этот твой пистолет. Я заподозрил, что произошло, и смотался в дом. Все правильно, патроны там. Забыл ты их прихватить. Так что, если собираешься блефовать и грозить пистолетом, – забудь!

Разоблачение вызвало эффект, какого я и опасался.

– Вот так тупизм! – едко воскликнул Огден. – Нет, надо было остаться в доме. Теперь-то вы согласны покончить с этой ерундой? Давайте спустимся и сдадимся. Отдохнем наконец спокойно. Я точно пневмонию заработаю.

– Вы совершенно правы, мистер Фишер, – откликнулся я. – Но не забудьте, пистолет у меня все-таки еще есть, пусть даже и без патронов. Первый, кто попытается подняться сюда, свалится с головной болью.

– Ай, сынок, не стал бы на это полагаться! Будь умником, а? Нам надоело ждать.

– Ничего, подождете.

В спор врезался голос Бака, бормоча что-то совершенно неразборчивое. Ясно было только – разъярен он донельзя.

– Ладно, – услышал я послушный возглас Сэма, а потом опять наступила тишина.

Я зорко следил за крышкой люка. Воодушевленный, я решил, что осаждавшие признали поражение.

Вряд ли Сэм и вправду так уж печется о моем благополучии, думал я, и ошибался – вскоре я убедился, что говорил он искренне. Положение наше, хотя я этого и не понимал, действительно было безнадежно по той простой причине, что, как почти у всех позиций, у нашей был не только передний край. Оценивая возможность атаки, я полагал, что последовать она может только снизу, совершенно упуская из виду, что у чердака имеется и крыша.

Услышав шарканье по черепице над моей головой, я обратил внимание на этот опасный пункт. Последовал грохот тяжелых ударов, и я понял, что Сэм сказал правду. Мы терпели поражение.

Меня слишком ошеломила внезапность атаки, и я был не в состоянии выстраивать никаких планов. Да и что я мог предпринять? Безоружный, беспомощный, я ждал неизбежного.

События разворачивались быстро. На деревянный пол сыпалась штукатурка. До меня смутно доносилось бормотание Золотца, но я не вслушивался.

В крыше появилась дыра, все расширяясь. Я слышал тяжелое кряхтенье человека, отдиравшего черепицу. Потом наступила кульминация, а за ней – разрядка, да так стремительно, что они, в сущности, произошли одновременно. Я увидел, как атакующий на крыше осторожно приладился к дыре, сгорбившись, точно обезьяна, и в следующий момент прыгнул. Когда его ноги коснулись пола, раздался оглушительный треск, взметнулось облако пыли, и он исчез.

Подо мной изношенные доски прогибались, а под его напором рухнули. Засиял широким озером посреди пола свет лампы, прежде лишь узкими лучиками просачивавшийся сквозь щели.

В конюшне поднялась суматоха. Герой несчастья душераздирающе стонал, на что у него явно имелись веские причины: я не знал масштабов его увечий, но с такой высоты человек не грохается безнаказанно. И тут грянуло новое странное происшествие этого вечера. Я уже какое-то время не уделял Огдену должного внимания: меня отвлекали другие, более насущные проблемы. А потому его поступок оказался для меня полнейшим и сокрушительным сюрпризом.

Я осторожно продвигался к рваной дыре в надежде увидеть, что творится внизу, когда позади меня, совсем рядом, завизжал Золотце: «Это я, Огден Форд! Я прыгаю!» – и без дальнейших предупреждений перевалился через край.

Манну, упавшую с небес в пустыне, вряд ли встретили так радостно. Воздух зазвенел от восторженных воплей. Кто-то чересчур пылко выплеснул восторг, разрядив в потолок пистолет, к моей крайней тревоге: место, выбранное мишенью, находилось всего в футе от моих ног. Потом похитители всей гурьбой двинулись к выходу, по-прежнему радостно гомоня. Сражение было закончено.

Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я сумел что-то сказать. Может, несколько минут. Я застыл, как в столбняке, ошеломленный быстротой, с какой разыгрались финальные этапы драмы. Уделяй я Золотцу больше внимания, я бы догадался, что тот только и поджидает удобного случая; но мне такая вероятность и в голову не приходила. Теперь меня просто оглоушило.

Вдалеке послышался шум отъезжающего автомобиля. От рокота мотора я очнулся.

– Что ж, можно и уходить, – тускло проговорил я, зажег свечу и поднял ее. Одри стояла у стены с бледным, застывшим лицом. Подняв крышку люка, я спустился вслед за ней по лестнице. Дождь прекратился, высыпали звезды. После духоты чердака свежий влажный воздух показался упоительным. На минутку мы приостановились, зачарованные покоем и мирной тишиной ночи. Тут, совершенно неожиданно, Одри разрыдалась. Я растерялся. Никогда прежде я не видел ее в слезах. Раньше Одри встречала удары судьбы со стоическим безразличием, которое то привлекало, то отталкивало меня в зависимости от настроения. Я воспринимал это ее качество и как отвагу, и как бесчувственность. В прежние дни такое поведение немало способствовало барьеру между нами. Девушка казалась мне отстраненной, к ней невозможно было приблизиться. Наверное, подсознательно подобный стоицизм оскорблял мой эгоизм – значит, в минуты трудностей она может выстоять и без моей поддержки.

И вот барьер упал. От прежней независимости, почти агрессивности не осталось и следа. Мне открылась новая Одри. Она беспомощно рыдала, безвольно опустив руки, глаза пусто смотрели в пространство. Такая вся беззащитная, такая сломленная; вид ее резанул меня как ножом.