Человек с двумя жизнями - Амброз Бирс

дичи, если она не вымерла после 1861 года. После нас зверей там оставалось изрядно.

Впрочем, не вся наша жизнь в том диком краю, поросшем мощными елями и соснами, перемежаемыми низинами, сводилась к охоте и праздности. Время от времени нам приходилось немного воевать. Иногда происходили «стычки на заставах». Иногда в наше расположение проникал бесшабашный разведчик – боюсь, ему приказывали лишь создавать видимость деятельности; едва ли он надеялся достичь каких-то военных результатов. Но однажды прошел слух, что в нескольких милях от нас во вражеском лагере, расположенном на вершине главного хребта Аллеганских гор, началось движение. Часто, изнывая от скуки, мы наблюдали за сизым дымом над тем лагерем. Враг двигался, как было принято в начале войны, в две колонны; они должны были атаковать противника одновременно с двух сторон. Идя по тайным тропам под водительством ненадежных проводников, колонны натыкались в пути на непредвиденные препятствия. Зачастую они расходились на несколько миль и не могли связаться друг с другом. Поэтому такие марши редко завершались успехом. Пользуясь полученными сведениями, противник разбивал наступающие колонны по одной или, разбив первую, обращал вторую в бегство.

Спускались ли мы погожим зимним днем с нашего орлиного гнезда или погожей зимней ночью взбирались на противоположный лесистый склон, мы наслаждались романтичными видами. Мы любовались сонными, залитыми солнцем равнинами и полянами под косыми лучами лунного света. Долина Гринбрайер уходила вдаль, к неведомым нам спящим городам. Сама река скрывалась под своим «астральным телом» тумана! Кроме того, нас бодрил пряный привкус опасности.

Услышав впереди выстрелы, мы надолго залегли в ожидании. Когда все стихло, мы двинулись дальше. На обочинах дороги кто-то лежал… точнее, что-то лежало. Во время привалов мы с любопытством приподнимали края одеял, которыми были накрыты изжелта-бурые лица. Какими отвратительными казались нам они! Окровавленные, они скалили зубы, а их пустые глазницы смотрели вверх. От мороза их лохмотья задубели. Наш патриотизм нисколько не ослабел, однако мы не хотели так окончить свои дни. В течение часа после страшной находки все молчали, не дожидаясь приказа командиров.

Возвращаясь тем же путем на следующий день, побитые, понурые и усталые, мы, несмотря на слабость поражения, все же заметили, что трупы лежат по-другому. Кроме того, они как будто избавились от части одежды; лохмотья в беспорядке валялись вокруг. Лица мертвецов также утратили бесстрастное выражение, потому что лиц у них больше не было.

Как только голова нашей медленно бредущей колонны поравнялась с тем местом, где лежали трупы, началась беспорядочная пальба. Можно было бы подумать, что живые отдают почести мертвым, но нет. Живые расстреливали военных преступников – стадо свиней. Они жрали наших павших, но мы – какое трогательное великодушие! – не съели их.

Да, даже в 1861 году на Чит-Маунтин часто стреляли по самым разным поводам.

Что я увидел при Шайло

I

Перед вами простая история сражения; ее мог бы поведать обычный солдат, не литератор, читателю – не солдату.

Утро воскресенья 6 апреля 1862 года выдалось солнечным и теплым. Побудку протрубили довольно поздно, потому что командование собиралось устроить день отдыха для войск, утомленных долгим маршем. Солдаты сидели вокруг бивуачных костров; одни готовили завтрак, другие не спеша осматривали оружие и снаряжение, готовясь к неизбежному смотру; третьи довольно вяло, но упорно спорили на вечные темы: сроки и цели нашей кампании. Часовые с бесстрастным видом бродили туда-сюда – подобную вольность не потерпели бы в другое время. Некоторые из них совсем не по-военному хромали натертыми ногами. На небольшом расстоянии за пирамидами с оружием стояли несколько палаток, откуда время от времени выглядывали растрепанные офицеры; они посылали денщиков за водой, приказывали выбить мундир или начистить ножны. Подтянутые молодые вестовые, доставлявшие, судя по всему, не имевшие большого значения депеши, понукали своих ленивых коней, пробираясь среди солдат и словно не слыша их добродушного подшучивания. Негритята, которые очутились в лагере непонятно как и почему, валялись на земле, размахивая длинными ногами, или мирно дремали, не ведая о грубых шутках, которые задумывали белые.

Вскоре подняли флаг на флагштоке у штаб-квартиры; прежде безжизненно поникший, он гордо развевался на ветру. В тот же миг послышался глухой далекий рокот, как будто вдалеке вздохнул огромный зверь. Флаг замер и словно прислушался. Обитатели лагеря ненадолго умолкли; потом гул голосов послышался снова. Многие повскакали на ноги; несколько тысяч сердец забились учащенно.

Флаг снова подал сигнал, и снова с ветром до нашего слуха донесся долгий, глубокий вздох стальных легких. Как будто повинуясь отрывистым командам, солдаты вскакивали по стойке смирно. Встали даже негритята. После я видел, как такое же действие оказывали землетрясения; тогда так же дрожала земля. Умные повара снимали дымящиеся котлы с огня и окружали их, отгоняя остальных. Куда-то скрылись конные вестовые. Офицеры, пригнувшись, выбегали из палаток и собирались группами. Лагерь превратился в настоящий пчелиный улей.

Теперь пушечные залпы слышались через равные промежутки времени – то сильно и ровно бился пульс военной лихорадки. Флаг взволнованно хлопал, с какой-то ожесточенной радостью демонстрируя звезды и полосы. К группе офицеров, стоявших в тени флагштока, подскакал откуда-то – словно вырвался из-под земли в облаке пыли – верховой адъютант, и в тот же миг послышались резкие, чистые звуки горна, которые подхватывали и повторяли другие горны, до самых бурых и ровных полей, опушки леса, которая уходила к дальним холмам, и невидимых долин позади. За ясными сигналами следовали слабые отголоски. Солдаты строились возле пирамид с оружием. Ибо горнисты трубили не призыв сниматься с лагеря, перед которым убирали палатки; то был сигнал «сбора», который проникает в самое сердце, как вино, и пьянит кровь, как поцелуи красивой женщины. Кто из слышавших такие сигналы, перекрывающие грохот пушек, не испытывал от них безумного опьянения?

II

В Кентукки и Теннесси конфедераты отступали и в конце концов потеряли Нашвилл. Удар был тяжелым; победителю, вместе со стратегически важными местами, досталось огромное количество военного оборудования. Генерал Джонстон вытеснил армию Борегара к Коринфу на севере Миссисипи. Там Борегар надеялся набрать рекрутов и пополнить боеприпасы, чтобы можно было возобновить наступление и вернуть утраченную территорию.

Городок Коринф считался проклятым местом – «столицей болот». Он находится в двух днях пути к западу от реки Теннесси, которая в тех краях и дальше, на протяжении ста пятидесяти миль, где она впадает в Огайо у Падаки, течет почти точно на север. Река судоходна до того места – то есть до поселка Питтсбург-Лэндинг, переходящего в Коринф;