Проект "Веспасий" - Анатолий Евгеньевич Матвиенко

домов какую-то утварь и одежду. Самые предприимчивые успели разжиться иконами с золотыми окладами, совершенно наплевав на греховность содеянного — война и отданный на разграбление город начисто отключили триггер добро-зло, вытесненный низменными инстинктами.

Раненые русские нашлись в Духово-Рождественской церкви, возможно — далеко не все, и здесь упрямый характер Мироздания явил себя в полный рост. Леон при помощи Глеба промывал раны, перевязывал чистыми тряпицами, но кровь не останавливалась, не помогли даже жгуты. Когда третий или четвёртый солдат испустил дух прямо под его руками, а соседствующие страдальцы начали глядеть с враждой и подозрением, врач не выдержал и бегом побежал к выходу, под палящее солнце, полузакрытое дымом.

На глазах чиновника выступили слёзы.

— Боже… В храме твоём не позволяешь проявить милосердие.

— Значит, сам Бог не в состоянии что-то предпринять, если это создаст парадокс в истории, — уныло бросил Глеб.

— Но отёки Наполеона Господь позволяет снимать! Эх, если бы проклятый карлик сдох до острова Святой Елены…

А тот не собирался в лучший мир. Приказал убрать трупы и потушить пожары, а через четыре дня скомандовал движение на Москву.

До неё оставалось порядка четырёхсот вёрст — безумно много для рассыпающейся военной машины.

— Александр боится и избегает решительного сражения! — вопил «великий человек». — Как я могу дать ему генеральную битву, если его армия постоянно ускользает? Впереди нас только дым — мерзкая вонь от спаленных деревень, позади трупный запах павших лошадей. Коварные русские изнуряют мою армию трусливым отступлением по нищей местности. Уводят население, увозят или портят все припасы. Не оставляют ни скот, ни зерно, ни посевы!

— Да, сир! — склонил голову де Коленкур.

Император, в этот момент сидевший голый по пояс с ногами в тазу с лечебным отваром, гневно вскочил, потряхивая хозяйством, и принялся орать ещё громче:

— Они сами уничтожают Россию, лишь бы не досталась мне! Александр готов отступать до Урала, пока у меня не упадёт последняя лошадь, не умрёт от голода последний солдат. Тактика варвара и труса!

Но она принесла нужные русским плоды. К битве у Бородино 7 сентября численность Великой армии уже практически сравнялась с войсками Кутузова, десятки тысяч потерь на поле боя уже нечем было восполнить, как и ядра, порох, пули, а также павших лошадей.

Вряд ли понимающие смысл происходящего, кони буквально зверели от немилосердного орудийного грохота, запаха крови и горелого мяса. Глеб, не раз бывавший на поле боя, и то был сражён величественной картиной битвы, в XXI веке войска никогда не сражаются столь плотно, не ходят в наступление ротными коробками, не стоят плечом к плечу, выставив штыки, чтоб неприятель не прорвал строй. Лошади же, потеряв седоков, порой буквально сходили с ума, носились как угорелые, вставали на дыбы, а иногда набрасывались на людей. Прямо на глазах Глеба, в какой-то сотне шагов от императора, гнедая кобыла сбила с ног офицера ударом передних копыт и вонзилась длинными желтоватыми зубами ему в лицо. Француз дико заверещал, а животное сорвало ему не менее половины кожи на лице вместе с ошмётками мяса и унеслось прочь. Леон, дёрнувшись было к пострадавшему оказать помощь, только развёл руками, произвести пересадку кожи и закрыть разрывы возможно лишь в подготовленной операционной, но никак не на траве, пропитанной кровью. Глеб отвернулся, не в силах смотреть в глаза, оставшиеся в черепе и сверкавшие красным в обрамлении кусков мышечной ткани… Человек чем-то напоминал Шварценеггера-Терминатора, обгоревшего после пожара цистерны с топливом.

Наполеон тоже мучился, правда — простудой. Будь у кого-то из русских стрелков хотя бы СВД, а лучше дальнобойная снайперка, стоило засадить под треуголку… Но пули гладкоствольных ружей, да и пушечные ядра не могли достать мерзавца. Если бы Глеб или Леон подобрались ближе, на расстояние пистолетного выстрела или удара кинжалом, трипперного коротышку спасло бы Мироздание — для Ватерлоо и острова Святой Елены. Вот их не пощадило бы, обоим не время находиться в этом месте.

Адольф Нортен. Отступление Наполеона из Москвы

Их самих близость к императору хранила до последнего. Даже при отступлении из Москвы, потеряв лошадей и большую часть вещей, пан Ястржембский со слугой ехали в санях, укрытые медвежьей полостью. «Великий» император с де Коленкуром катили впереди, причём Наполеон перебрался в карету, где стянул со своего приближённого все меха, образовав вокруг себя нечто вроде кокона. Из-за холода отказался от процедур и стоически терпел сильный зуд. Тем более, не пытался взгромоздиться на лошадь — и холодно, и больно раздражённой коже на бёдрах.

За Сморгонью опустились на снег и отказывались подняться ещё две кобылы. Наполеон вылез, наконец, из кареты. Лично осмотрел их с выражением на физиономии: и вы меня предали.

Мороз был, по ощущениям, градусов под тридцать. С несколькими санными экипажами следовало ещё около двух сотен конных гвардейцев, усталых, голодных злых.

— Сир! Нам не на чем больше везти… — начал де Коленкур.

— Знаю! — оборвал Наполеон.

По стечению обстоятельств, лошади тащили сани с награбленными ценностями из Московского Кремля. При всей своей бдительности ни Глеб, ни Леон не засекли момент, чтобы приближённые императора что-то прятали в мёрзлой белорусской земле. Все многочисленные поиски у Березины двести лет спустя шансов не имели. «Великий» полководец похоронил в русском походе около шестисот тысяч солдат и офицеров, но золото оставлять не желал.

Теперь, похоже, время пришло.

— Мы можем освободить один экипаж, — де Коленкур кивнул в сторону кареты, у которой стоял врач со слугой.

— Ни в коем случае! Пан Ястржембский мне нужен в Париже более кого из вас. Арман! Поручаю вам найти колодец в какой-то из деревень, разбить лёд и утопить сокровища. Они принадлежат мне по праву как трофеи! В следующем году возьмём реванш и вернём их себе!

Разговор Наполеона с его самым доверенным помощником, вещавшего простуженным голосом и каким-то по-бабьи визгливым тоном, долетал до путешественников во времени через слово. Главное они поняли: сейчас!

Хуже всего, что место крайне сложно идентифицировать. Ближайшая деревенька о двух десятках дворов, естественно — покинутая и без грамма провианта, не носила никакого названия на дорожном указателе по причине отсутствия самого указателя, и спросить тоже не было ни у кого. Практически единственный ориентир — день пути от Сморгони на Вильно… И никакого GPS. Никакой приметной речки, если и была — заметена снегом. Невысокие холмы, сосновые леса. Половина Беларуси именно такая.

Он поделился сомнениями с Леоном.

— Чепуха!