"Диагноз" и другие новеллы - Юстейн Гордер

И вот настал вечер. Она надела красивое платье — в честь двух маленьких бутылочек в холодильнике. А потом без долгих ожиданий налила несколько глотков бальзама от кашля в кофейную чашку и села перед клеткой с попугаем, её лучшим другом после Иисуса.

В тот вечер она была расторопна и порядочно приняла лекарства. Сначала маленькую чашечку кофе с бальзамом, потом ещё одну маленькую и ещё… одну. Она попыталась было полистать немного молитвенник, но не могла сосредоточиться. Сегодня там было столько странных слов и букв. Но, сказать по правде, дальше букв она не пошла. Одна лишь буква А была так забавна, так расставляла ножки, что Сольвейг, сидя на стуле, тихонько хихикала про себя.

Буква тоже была создана Господом, Богом Израилевым, это была самая первая из созданных им букв, буква Адама. Потом он создал остальной алфавит — вплоть до буквы А, которая вообще-то была А с нимбом, буквой Откровения, и читалась как «О».

Когда Сольвейг наутро проснулась, две пустые бутылочки стояли под скамейкой на кухне.

НАСТУПИЛА НОВАЯ ЖИЗНЬ.

По той или иной причине случилось так, что она почувствовала стыд из-за постоянных визитов в аптеку. Ведь как-то стыдно ходить столько времени с опасным кашлем.

Она пыталась скрыть истинные намерения, покупая немного пластыря, баночку витаминов или пакетик аспирина, прежде чем спросить о своих маленьких коричневых бутылочках.

Но в городе было много аптек. Это открытие она сделала только теперь.

Сольвейг начала совершать свои ежедневные обходы. Три-четыре бутылочки грудного бальзама удавалось ей засунуть в свою маленькую сумочку, прежде чем очутиться дома перед клеткой с попугаем.

Она слышала о том, как лечат простуду. И каждый вечер становилась и пациенткой, и собственной сиделкой.

И вот однажды в полдень ей пришлось признать, что она выздоровела и все признаки, напоминавшие простуду, исчезли. Даже если бы она уж очень сильно захотела, кашлять всё равно бы не смогла. Она харкала, и покряхтывала, и старалась изо всех сил, но кашель исчез. Попугай только смеялся при виде её безуспешных потуг и ухищрений. Но в холодильнике у неё было припасено ещё несколько бутылочек. А когда наступал вечер, она, чтобы попугай не заметил, тихонько прокрадывалась на кухню, словно бы желая устроить там уборку после изнуряющей болезни осенью. На самом же деле она доставала себе бутылочку. Но вот холодильник опустел, она выпила последнюю бутылочку.

Наутро улицы покрылись снегом. Сольвейг почувствовала слабый намёк на головную боль.

КАК БЫСТРО бежали в последнее время дни! Настал уже адвент[172], да и Рождество было не за горами.

Несмотря на простуду и кашель, Сольвейг казалось, будто эта осень была превосходной. Казалось, будто пара невидимых ангельских крыльев поднимала и носила её все дни в последние месяцы. Одновременно ощущала она и укол страха перед тем, что произойдёт.

У неё появился новый друг. Прежде это были лишь попугай да молитвенник. Теперь появился ещё осенний вечер — или «грудной бальзам», это слово казалось ей более привлекательным.

Однажды, сорок или пятьдесят лет тому назад, она была влюблена. Она помнила это так отчётливо, словно это происходило вчера, да и влюблённость всё ещё жила в ней. Так было и всю эту осень. С таким же волнующим ощущением влюблённости совершала она свои повседневные покупки. В предвкушении вечера с бутылочкой перед птичьей клеткой.

Вообще-то всё оставалось по-старому. Сольвейг по-прежнему не ела конфет с начинкой. Но к ней постоянно захаживал родственник, который выпивал кружку баварского пива во время воскресного обеда. И ей приходилось ужасно трудно, когда надо было покупать сыр, молоко и не смотреть при этом на отвратительные бутылочки.

Сольвейг всегда казалось, что коричневые бутылочки специально так невзрачны с виду, когда смотришь на них. Но всё-таки даже к цвету их стекла у неё за последнее время появилось более доверительное отношение. Грех таился вовсе не в цвете…

В обществе миссионеров она то и дело слышала как она хорошо выглядит, как весела, в каком она прекрасном настроении. Но тайну Бергенского бальзама она хранила про себя. Она была не из тех, кто злоупотребляет дружеским доверием. Что бы, пожалуй, произошло, если бы всё общество миссионеров повалило бы толпами в аптеку покупать бальзам от кашля?

НО ПРОСТУДА СОЛЬВЕЙГ подошла к концу — так сама жизнь кладёт однажды конец всему… Первый день без грудного бальзама прошёл хорошо. Второй — уже не так хорошо. А на третий день она снова стояла у прилавка в аптеке «Лебедь».

— Да, фрёкен Аннерсен?

Она купила аспирин и бутылочку грудного бальзама. Потом побежала в аптеку «Северная звезда» и там тоже приобрела бутылочку. И ещё одну в аптеке «Орлица» на аллее Расмуса Мейера[173].

Немного сока чёрной смородины, пожалуй, также помогает от простуды, которая может появиться завтра или на следующей неделе, если она не проявит расторопность и не станет принимать своё лекарство. Прошло уже три дня с тех пор, как она бегала по аптекам, но сегодня она отпила из одной бутылочки уже на пути домой.

Она позволила себе чашечку кофе и хлебец к чаю в кафе Реймерса. И никто из мужчин, скрытых за газетами, не обратил внимания на то, что она выполняла свой долг. Натренированным движением руки расстегнула она чёрную сумку и покончила с бутылочкой номер один. Не потому, что это было необходимо, а ради собственной безопасности.

Эта бутылочка сразу помогла. Она тотчас почувствовала себя много лучше. А потом помчалась к попугаю.

— Туттилетей, маленький Цуттиплоттен! — дерзко защебетала она, запираясь в своей квартирке на Норднесе. — А вот и мама пришла!

И она вынула ещё одну бутылочку. И ещё одну. И так проходили дни.

Вскоре в её списки с именами тех, кому нужно было преподнести бальзам, были занесены Иосиф и Мария. В честь всех мудрецов вывесила она в окне на улице Скоттегатен Вифлеемскую звезду. Она испекла семь таких звёзд, и каждый понедельник и четверг в помойном ведре, падая туда, что-то брякало.

Рождество Сольвейг продолжалось до Пасхи. За это время младенец Иисус давным-давно стал взрослым мужем в хитоне и сандалиях. Однажды в пятницу в конце марта она приняла участие в его распятии, таков обычай этого торжества. Она припасла для него целое ведро берлинских крендельков[174]. Ранним воскресным утром Иисус восстал из мёртвых, как и обещал ей ещё раньше, в день начала церковного года[175]. Сама она восстала ото сна на несколько часов позже. Тогда почти все горести исчезли. Небольшое чувство неудовлетворённости, которое ещё оставалось, исчезло вместе с выпитым ею бальзамом.