Африканский вояж - Максим Михайлов

— Груши кюгал дал мнла ву дещь? (Кто командует группой?) — решив сразу взять быка за рога, по-чеченски гаркнул Бес, начальственно оглядывая притихших нохчей.

— Со! — глухим голосом отозвался охранник, опуская автомат, но все еще недоверчиво зыркая на спутников Беса.

— Со хога вист хила веза (Мне надо с тобой поговорить), — Бес мотнул головой в сторону предлагая охраннику следовать за собой и, подавая пример, тяжело затопал в сторону.

— Хума ешн шун? (Вам что-нибудь нужно?) — робко пискнул ему в спину охранник, пораженный тем, что славянин владеет его речью, но Бес вместо ответа лишь вновь мотнул головой, иди мол.

На ходу он лихорадочно размышлял, что бы такого навешать на уши этому юному лопуху, чтобы заставить его вместе с ними выбираться из города, не дожидаясь возвращения тех, кому транспорт принадлежал. В том, что они вообще смогут вернуться Бес глубоко сомневался, однако поди объясни эту очевидную вещь юному вайнаху для которого чувство долга перед соплеменниками превыше всего, даже собственной жизни. Издержки родоплеменного воспитания, что поделать, вот бы просвещенной русской нации такой рожденный дикостью и отсутствием цивилизованности недостаток! Требовалось что-то срочно придумать, а в голову, как назло ничего подходящего не лезло, и Бес все напрягал, и напрягал извилины, перебирая различные варианты спасительной лжи. Видимо поэтому первого выстрела он не услышал, и развернулся, лишь почувствовав резкое движение идущего следом чеченца. И вот тут до него уже долетел и хриплый выдох ПБ и металлический лязг затвора. Влажные теплые капли крови и мозга ударили по лицу, обжигая обветренную на холодном ветру кожу. Охранник медленно оседал прямо в глубокую лужу под ногами, темные миндалевидные глаза еще осмысленно, удивленно и жалобно смотрели на Беса, а вот лба над ними уже не было, вся верхняя часть черепа была сорвана тупоносой пистолетной пулей. Водитель, получивший свою порцию в живот, сучил ногами и скреб руками асфальт недалеко от машины.

— Адикел (До свидания), обезьяны. Встретимся в аду! — мрачно произнес Кот, опуская пистолет, и смачно харкнул зеленой соплей в искаженное смертельной мукой лицо водителя. — Такси свободен! Прошу садиться!

Примолкшие разведчики, стараясь не глядеть на Кота, обходя его массивную фигуру, как можно дальше, полезли в кузов.

Остановиться их заставило странное, непонятное зрелище, впечатление было такое, что у дороги стоит какая-то кособокая гротескная статуя. Лишь покинув машину и подойдя поближе, они разобрались, что к чему. Танкиста вывернуло, Мутный не переставая матерился, изобретая все новые и новые эпитеты применительно к Дудаеву лично и ко всему чеченскому народу в целом, Бес молчал до скрежета и боли в содранной эмали, стиснув зубы. На грубо сколоченном из бревен и врытом в землю у дороги кресте был распят человек. Молодой парень лет двадцати пяти. Лицо, распухшее и посиневшее от побоев с уже выклеванными воронами глазами, отрезанные сморщенные половые органы комком запихнуты в рот, на груди широкими размашистыми разрезами выведена неровная пятиконечная звезда, отрезаны уши и не хватает указательных пальцев на руках. Вот такая картина. Цвет кожи и светлые пшеничные волосы определенно говорили о том, что распятый принадлежит к славянской национальности.

Кое-какой инструмент нашелся в машине. Работали молча, не говоря ни слова, хмуро и быстро, лишь изредка натужно кряхтели и тяжело и громко дышали. Наконец импровизированный крест был повален, а ржавые гвозди-сотки пробившие руки и ноги несчастного с мясом вырваны из разбухшего мокрого дерева. Тело аккуратно положили на предусмотрительно расстеленную на земле плащ-палатку. Кот, брезгливо сплюнув, освободил рот распятого, и еще долго потом ожесточенно тер руки о штаны, сам того не замечая.

— Похоронить бы его надо, парни, — нерешительно начал Хаттабыч. — Страшную смерть мужчина принял. Надо, похоронить, как положено, молитву прочесть, чтобы душа успокоилась. И так ей досталось.

— Стойте, — справившийся с приступом тошноты танкист, протолкался вперед. Его пропустили, окидывая недоуменными взглядами. Опустившись перед мертвым телом на колени, танкист, отвел в сторону посиневшую, сжатую трупным окоченением руку, и пристально вглядевшись в открывшуюся под мышкой татуировку с группой крови, покачнулся громко застонав.

— Это же Юрка! Юрка Бартенев из второго батальона! Я сразу не узнал, потому что у него лицо изуродовано. Как же это, братцы? Это же Юрка! Как же так, братцы? Что же вы молчите?

Разведчики молча опускали головы, отводя глаза под его полубезумным взглядом.

— Понимаете, мы, когда еще только сюда из Моздока шли, то около Братского на заслон нарвались. Ну там пока суть да дело, даже пострелять пришлось для острастки, а Юрка, он с ополченцами сначала ехал, а потом пропал куда-то. Потом говорили, мол испугался, сбежал… А оно вон как, обернулось…

Мутный искоса глянул на замызганный указатель, стоящий на обочине ответвлявшейся от шоссе по которому они ехали разбитой грунтовки. Хутор Осиновский один километр. Задумчиво пожевав губами, он снял с плеча неразлучную эсвэдэху, любовно погладил, стирая потом выступивший конденсат, резко дернул затвором загоняя патрон в патронник, и молча широкими размашистыми шагами, пошел по грунтовке.

— Эй, ты куда? — окликнул его Бес.

— Хутор навестить, с местными пообщаться про гуманизм и человечность, — не замедляя шага, через плечо бросил Мутный.

— Да, стой ты, чума! С чего ты взял, что они виноваты?! Да и на хрена нам это? — выкрикнул Кот.

Снайпер остановился и долгим внимательным взглядом окинул своих товарищей. Не понравились Бесу его глаза, могильным холодом от них веяло, сырой кладбищенской жутью, не горячим яростным гневом, требующим утоленья местью, а стылой расчетливой ненавистью, той, что успокоится лишь со смертью последнего врага.

— А мне плевать, — тихо с расстановкой произнес Мутный. — Мне плевать, виновны ли они конкретно в этом. Не в этом, так в другом. Они все ублюдки и жить не должны. Если кто идет со мной, буду рад. Если нет, пойду один.

— Подожди, ведь там, на хуторе, женщины, дети, старики, с ними то как?

— Мне плевать, — так же тихо повторил снайпер.

— Но парня-то, этого похоронить надо сначала, — нерешительно начал Хаттабыч.

— Не надо, — встрял танкист. — Не дам Юрку на чужой земле хоронить. С собой заберем, будет нужно, на руках понесу.

— Что ж, как скажите, — пожал плечами, загоняя патрон в патронник Кот. — Ну что, пошли что ли, славяне, натянем глаз на черную жопу? Плохо не во Франции воюем, у этих бабы больно уж страшные, не повеселишься!

— "А деревни поджигать лучше ротой, или целым батальоном!" — фальшиво пропел Панцирь, прищелкивая к автомату пулеметный магазин.

Машину загнали в чахлую тянущуюся вдоль шоссе посадку, замаскировали довольно небрежно, рассчитывая вскоре вернуться. Тело распятого танкиста бережно уложили в кузове. Все сноровисто за несколько минут, не глядя друг на друга и будто куда-то отчаянно спеша, исходя нетерпеливой нервной дрожью. До хутора добрались быстро, минут за пятнадцать размеренного походного шага. Никакого плана никто не разрабатывал, вообще по дороге не разговаривали и не глядели ни друг на друга, ни по сторонам. Шагали сосредоточенно и целеустремленно, как заведенные автоматы. Хутор оказался небольшим, дворов на десять, окруженный лесопосадками, притаившийся в неглубокой ложбине, он мирно дремал, затворившись в теплых домах от промозглой осенней сырости, над печными трубами курился дымок. Не доходя метров пятьдесят до крайнего дома, все также молча, шедший впереди Панцирь потянул из-за спины притороченный ремнями «Шмель».