Нарисуй мне в небе солнце - Наталия Терентьева

– Я больше не работаю в этом театре.

Вовка сидел на кровати, не опуская ног на пол, как большой глупый и несчастный ребенок. Он был небрит, не брился дня три, наверное. В комнате было очень душно, я подошла к окну и открыла его. Вовка молча наблюдал за мной.

– А где ты работаешь, Вова?

– Тебя это не касается.

– Нет, касается. Я не хочу, чтобы ты из-за меня…

– Слушай, Кудряшова… – Вовка неожиданно вскочил, одним прыжком оказался около меня и тряхнул меня за плечи, раз, другой, так, что у меня клацнули зубы. – Слушай, ты…

Я попыталась освободиться, но он держал меня мертвой хваткой.

– Я сейчас убью тебя и всё, поняла? И не буду больше мучиться! – Вовка тряс и тряс меня, а я перестала сопротивляться, видя, что это бесполезно. Можно было драться с ним, визжать, но я не стала этого делать.

Он потряс, потряс меня и чуть успокоился. Еще несколько раз сказал, что убьет меня. Потом стал тяжело дышать, потом я увидела, что жилка у него на виске стала фиолетовой, забилась быстро-быстро, а глаза покраснели. Вовка сел обратно на кровать и разрыдался.

– Вов… – Я присела рядом с ним на корточки, уверенная почему-то, что он не пнет меня ногой и не оттолкнет. Я погладила его по коленке. – Вов…

– Катя, уйди! Катя, уйди, а то я не знаю, что сейчас будет…

Я встала, чтобы уйти.

– Подожди! – Вовка рванулся за мной, схватил в охапку. – Катя, Катюшка моя, ты же только моя, как ты могла, нет, я не верю, ты все наврала, скажи, что ты все наврала…

Я молчала, ждала, пока он успокоится. Вовка так же резко, как схватил меня, отпустил и оттолкнул.

– Это пройдет, Вов. Забудется, и ничего не останется, поверь мне.

– Ты не беременна? – неожиданно спросил Вовка.

– Нет.

– Жаль. А мне казалось…

– Мне тоже казалось. Но это бы ничего не решило.

– Нет, ты не понимаешь! Я… – Он опять схватил меня, а я оглянулась, прикинув, сколько шагов мне до двери. Что-то состояние моего друга мне перестало нравиться. Это раньше Вовка был мне другом, а теперь, когда я его так предала и бросила, я не знаю, кто он мне. – Я всю жизнь тебя люблю… Я уже не помню то время, когда тебя не было… Катенька… Поехали со мной на съемки, ты увидишь, какие там люди, как ко мне относятся… Я скоро стану знаменитым, у меня уже интервью брали на площадке… Поехали…

– У тебя сегодня съемки? – вздохнула я, аккуратно освобождаясь от его рук. – Ты поедешь в таком виде?

– Мой вид тебя не касается! – отчего-то опять взвился Вовка, наверно, у него просто перегорел предохранитель внутри головы, так бывает. Взрывает и взрывает, и человек ничего с собой поделать не может.

Оставлять его в таком состоянии было бы неправильно, а оставаться с ним наедине – тоже не очень приятно. Я сделала еще шаг к двери.

– Иди-иди! – крикнул Вовка и кинул-таки в меня книжкой, не попал, кинул еще и подушкой, и ботинком, который валялся около кровати.

Ботинок попал в шифоньер, с него упала ваза с засохшими цветами. Мне показалось – это те цветы, что еще я собирала в тот злополучный день, когда пыталась праздновать с Вовкой его давно прошедший юбилей. К пестрым петушкам, которые я купила на рынке, я набрала больших полевых ромашек и васильков, получился красивый букет.

Вечером тогда мы пошли на поле, была чудесная тихая летняя погода, живописный золотой закат, в такие вечера кажется, что ничего плохого просто не может быть – когда в природе полная гармония и покой.

Я успокоилась, хмель у меня прошел, и я, глядя на счастливого и взволнованного Вовку – он еще не знал, останусь ли я у него или уеду домой, как и что будет у нас дальше, я ведь и шага навстречу ему пока не делала, – думала, вот оно, мое счастье.

Да, у меня такое счастье. Просто я не знала, какое оно будет. Добрый, теплый, близкий Вовка, который смотрит на меня и видит во мне весь мир, Вовка, который смеется и расстраивается от одного моего слова. Чем не счастье? Он положительный, по женщинам не бегает. Бедный… Ну и что. Не порок.

А не люблю его, то есть не пробегает, не возникает той загадочной, волшебной силы, бросающей людей друг к другу, необъяснимой, неудержимой, – так и ладно. Любовь бывает разной. Откуда я это знаю? Кто-то говорил, умный, старший. Где-то это написано, у классиков, наверное, другого я и не читала. Всю мировую литературу прочитала к тридцати годам. Знаю все, что говорили классики. Кто лично из них сказал, что может быть тихое, чистое, хорошее счастье – без бурь, без страстей, без восторгов и слез, и мук, и безумного страха потерять, и бесплодных надежд, – не помню, но кто-то точно сказал. Иначе откуда бы мне это знать? Поверю классикам и своей душе – решила я.

Мне было хорошо и спокойно. Я смотрела на закат, на необыкновенно красивые поля с перелесками, особенно мне понравилось одно место, откуда был виден тот монастырь с золотыми и черными куполами на другом берегу озера. Вечером мы опять пошли на озеро, но я уже в воду не лезла. А Вовка разделся, бросился в озеро, короткими резкими движениями выбрасывая руки, поплыл, то и дело оборачиваясь на меня.

Вот – я не одна. Как и хотела. И не важно, что рядом со мной совсем другой человек, не тот, о котором я думаю день и ночь. Ну ведь нет же его! Невозможно проводить свою жизнь в одиночестве, нет, невозможно. Так я решила. И сама подошла к Вовке, когда он вышел из воды, обняла его, мокрого и холодного после купания. «Я остаюсь у тебя, Вов», – сказала я тогда.

Сейчас ваза упала, вылились остатки стухшей воды, сухие цветы посыпались на пол, на бортик шифоньера.

– Перестань психовать, – попросила я. – У тебя одна жизнь. И кроме меня, на свете еще есть женщины.

– Нет! – крикнул Вовка, опять подскочил ко мне, схватил, прижал.

– Вова, не надо, – я попыталась освободиться.

– А что – надо? Что?! Ты с ним, да? Позвал, ты побежала?

– Я с ним, Вова. Я его люблю.

– А меня? – Вовка смотрел на меня с таким отчаянием, что мне стало искренне его жаль, как родного человека. Я просто физически чувствовала, как ему больно.

– Вовка, ну, пожалуйста… – Я протянула руку, чтобы погладить его по щеке. Я зря это сделала. От моих мягких слов Вова совсем потерял разум, как-то всхлипнул, попытался свалить меня на кровать, где кучей лежала посеревшая от пыли и пепла простыня. Я решила его сильно ущипнуть, чтобы пришел в себя.

Вовка боли не почувствовал, продолжал неистово обнимать меня, закрывая глаза, что-то приговаривая. Пришлось его укусить. Вовка взвыл, открыл, наконец, глаза и недоуменно посмотрел на свою руку, где отчетливо проступил след от моих зубов. Воспользовавшись паузой, я выскочила из его пламенных объятий, схватила свою сумку и убежала.

– Все равно убью тебя! – кричал Вовка мне вслед.

Мне было жаль, что я не могла сидеть рядом с ним, успокаивать его, сдувать волосы со лба, вытирать слезы, объясняя, что это все пройдет, забудется, покажется смешным и недостойным его слез. Только должно пройти время. Откуда я это знала сама? Не знаю. Откуда-то.