Криптографические приключения. Таинственные шифры и математические задачи - Роман Душкин

Потом и в третий раз мы проделали все это, и газетная краска практически вся вышла из бумаги. В остывающее варево отец добавил растолчённый мел и белый клей ПВА. Эти вещи он достал откуда-то из-за нашей скамейки, так что я понял, что он их заранее заготовил.

Эту смесь отец тщательно перемешал, а потом начал выкладывать на два больших противня. Надо сказать, что он взял их у тёти Кати. Она долго сопротивлялась, но отец настаивал. Она в конце концов сдалась, но сказала, что не потерпит, если с ними что-либо случится. Отец посмеялся и пообещал ей новые противни, а тётя Катя твердила, что её старые противни лучше всего, и если отец придумал какое-то хулиганство и пустоту, то пусть сам покупает себе новые.

Я засомневался, что мы потом сможем отслоить бумажные листы от металла, ведь они прилипнут намертво. Но отец сказал, что клей ПВА не пристаёт к лаковой краске, которой были покрыты противни. Мы равномерно распределили бумагу по поверхностям, а потом один противень положили на другой и прижали. В таком состоянии мы оставили их на пару часов, а потом папа поменял два противня местами и прижал подсыхающую массу на верхнем противне.

На следующий день бумага была готова. Она была очень белой, плотной и слегка пористой. На ощупь она гладкой не была, а взгляд замечал неровности. Но в целом приличная получилась бумага. Отец разлиновал её на одинаковые листы, как он сказал, формата А5, а потом поручил нам с Катей аккуратно их нарезать и сложить в стопку. Через полчаса у нас получилась толстенькая пачка листов самодельной бумаги, но отец на этом не остановился, а разделил её пополам, проклеил клеем ПВА все листы с одного торца, а потом прошил суровой нитью. Получились две тетради. Он дал их мне и Кате и сказал, что это теперь наши тетрадки для рукописей, и мы можем писать в них теми самыми чернилами, которые сделали из чернильных орешков.

Потом отец взял одно из заточенных гусиных перьев и обрывок бумаги, который остался после обрезки листов, обмакнул перо в чернила и тут же уронил каплю. Она расплылась по бумаге, впитываясь в пористую бумагу. Отец воскликнул:

— Ох, какой я неловкий! Никогда раньше не писал гусиными перьями и самодельными чернилами по самодельной бумаге. В общем, вот вам новая забава. Можете написать какую-нибудь рукопись. Заодно вы теперь умеете делать бумагу и чернила.

Но Катя резонно возразила:

— Но мы же сделали бумагу из бумаги. Разве это честно?

— Какая же ты хитрая. Действительно, надо придумать что-то более интересное. В общем, вы пока играйте в эти поделки, а я подумаю.

Вечером мы поехали на Гаретое и на плоту доплыли до зарослей тростника. Там отец нарезал длинные стебли тростника с метёлками на верхушке. Когда мы вернулись, отец сложил их в амбаре и сказал, что завтра придётся снова съездить в магазин за кое-какими химикатами, поскольку делать бумагу из тростника не так просто, как из макулатуры.

Но на следующий день мы никуда не поехали…

* * *

Поздно вечером или даже ночью, в тяжёлых августовских сумерках, когда я уже засыпал, в дверь нашего штаба громко постучали. Раздался хриплый голос:

— Хозяин, выходи. Разговор есть.

В тишине я услышал щёлканье ствольной коробки папиного ружья. Потом раздался его командирский голос:

— Добрые люди по ночам на разговор не приходят.

Сильнейший удар сотряс дверь, и человек снаружи закричал:

— Выходи, тебе говорят. А то хуже будет!

Открылась дверь в мою комнату, и отец жестами попросил подкрасться к нему так, чтобы меня не было видно из окна. Я должен был повернуть к нему компьютер и включить программу видеонаблюдения, пока он следил за дверью, держа оружие наизготовку. Запуск программы занял некоторое время, а отец пока заговаривал зубы непрошеным гостям:

— Дай портки-то надеть. И хорош стучать. Поди-ка дверь не ставил, так не ломай.

К моему удивлению, отец перешёл на местный диалект. У него даже появился какой-то своеобразный акцент. Странно.

Тем временем программа запустилась, и отец, не выпуская ружья, быстро прокрутил все данные с видеокамер, которые следили за пространством вокруг нашего штаба. Было видно очень плохо, но по смутным теням можно было понять, что около двери стоит один человек, а за стеной ещё двое или трое. Возможно, с другой стороны тоже были враги.

А в том, что это враги, сомнений не было. Я сразу вспомнил, что некоторое время назад на записях наших охранных видеокамер постоянно мелькали всякие мутные личности, как будто бы бесцельно шатающиеся вокруг. Потом я перестал про это думать и забыл. Вот к чему приводит невнимание к таким деталям.

Но отец не выглядел озабоченным. Он включил фонарь и установил его напротив двери. Мне он показал, чтобы я открыл дверь по его сигналу. Между тем наружная дверь опять вздрогнула от удара. Отец воскликнул:

— Да иду уже!

Он нацелил ружьё в проём, потом направил туда фонарь. Стволом ружья он осторожно снял дверной крючок, а потом кивнул мне. Я дёрнул дверь за ручку и резко распахнул её. Яркий свет фонаря высветил какого-то мужика, который от неожиданности закрыл лицо руками. Послышался топот, и тогда отец выстрелил. Наш штаб наполнился едким пороховым дымом, в ушах зазвенело так, что почти ничего не было слышно. Но я все же расслышал, как отец кричит:

— Все на землю! Кто шевельнётся, получит следующую пулю!

Я испугался, что отец застрелил мужика, который стоял перед дверью, но потом сквозь звон в ушах услышал какое-то пыхтение. Кто-то убегал, кто-то что-то кричал. В общем, настоящая суматоха. Отец направил луч фонаря наружу, а потом вышел. Я подумал, что и мне тоже можно выглянуть, и увидел валяющегося на траве мужика, который обхватил голову руками и что-то мычал. Над ним стоял отец, его ружьё было направленно на другого такого же бедолагу — тот пятился задом и что-то бурчал. Больше никого не было. Скорее всего, остальные бравые ребята дали дёру.

В общем, ночка выдалась на славу. Отец надавал пинков двум оставшимся мужикам, попытался что-то у них выяснить, а я почему-то вдруг задрожал всем телом. Меня колотило, как на морозе, я залез под одеяло, свернулся калачиком, но всё равно не мог согреться. Так и лежал, а руки и ноги у меня тряслись мелкой дрожью. Отец вернулся только через полчаса, а я так и лежал, и у меня стучали зубы. Он внимательно посмотрел на меня, пощупал мне лоб и сказал:

— Да, дружище. У тебя, похоже, адреналиновый криз. Нельзя же нервничать.

Он взял меня на руки и перенёс в дом, потом сходил в штаб, закрыл его и вернулся ко мне. К этому времени я немного успокоился, руки и ноги перестали дрожать, но мне все еще было жутко холодно.