Роковое пророчество Распутина - Екатерина Барсова

Очнулась я уже в его доме, в постели… Он подошел ко мне с улыбкой и поцеловал руку, а я зарылась лицом в подушки, ощущая смятение и… счастье!

Мне так хотелось, чтобы то мгновение длилось вечно!

Если бы я в тот момент знала, что вечного счастья не бывает, а вот горе может длиться долго, очень долго…

С тех пор, после окончаний репетиций, я ехала не домой к бабушке, а к Собинову. И оставалась у него ночевать. А в один прекрасный вечер я перебралась к нему вовсе. И мы стали жить вместе. Как муж и жена.

В это же время произошло эпохальное событие в истории балета. О нем говорили. Вздыхали, мечтали. Я имею в виду «Русские сезоны Дягилева». Мы должны были прославить русское искусство в Париже и были полны энтузиазма воплотить идеи мэтра на сцене.

Сергей Дягилев издавал журнал «Мир искусства», но и эти рамки были ему тесны. Ему хотелось размаха!

Я была назначена открыть балетную часть сезонов, несмотря на то что наш хореограф, знаменитый Михаил Фокин, видел в этой роли только Анну Павлову.

Наш балетный отряд был полон звездных имен: Матильда Кшесинская, Анна Павлова, Тамара Карсавина, Екатерина Гельцер, Михаил Фокин, Вацлав Нижинский, Михаил Мордкин. И я.

Мы с Собиновым приехали в Париж. Ах, эти прогулки по Елисейским Полям! Но радость омрачалась тем, что меня поставили во второй состав «Павильона Армиды», а на премьере должны были танцевать Павлова и сам Фокин.

Но Судьба была щедра ко мне на этот раз! Павлова задержалась на гастролях в Вене, и Дягилеву пришлось выпустить меня на премьере!

И это был настоящий триумф!

В тот вечер 19 мая 1909 года партер театра, где мы выступали, был заполнен, здесь были балетоманы, аристократы, известные композиторы, художники и писатели! Марсель Пруст, Клод Дебюсси, Игорь Стравинский, Андре Жид, Пабло Пикассо…

И это был настоящий триумф!

Гала-представление началось балетом, продолжилось сценами из оперы «Князь Игорь» с «Половецкими плясками» и закончилось балетным дивертисментом.

Овации не смолкали! Нас вызывали на бис снова и снова!

Наутро все газеты расточали похвалы, восторгались и восхищались нами. Я чувствовала опьянение и радость. Мне казалось, что теперь вся жизнь будет сказкой!

А вскоре мой сердечный друг сказал, что он продумал грандиозное турне по России. Поволжье, Сибирь, Дальний Восток! И я должна быть с ним рядом. Я не могла противиться его решению, хотя знала, что это плохо скажется на моей карьере…

Я хотела быть вместе с соловьем моим. Но неприятный вопрос все чаще стал закрадываться в голову: кто я ему? Содержанка? Невеста? Будущая жена? Временная любовница?

Конечно, я хотела стать женой, родить ребенка…

Ах, боже мой, все путается в моей голове, и я ничего не могу писать…»

Здесь текст обрывался, чернила растекались, похоже, это были пятна от слез…

Анна не могла разобрать ни слова и взяла следующий лист.

«Мой друг сердечный почему-то сразу перестал быть им, как только я сообщила ему о ребеночке. И я не знала, что и подумать… Но решила про себя твердо: рожу. Даже если придется уйти из балета. Хватит, пора дать себе жизнь простую, женскую… Как я ни любила балет, но страсть ощутить биенье сердца крохотного родного существа перевешивала. Так и представляла себе эти пухленькие ножки, пяточки, в складочках, и прямо слезы на глаза наворачивались. Так все умилительно.

Но почему он решил все по-другому? И когда это случилось? Вроде бы все было так хорошо, так душевно… И вдруг словно холодной водой окатили…

Но теперь я думаю, что сама виновата. Надо было сопротивляться до последнего, отстаивать, скандалить. Но я так любила его, моего соловья сладкоголосого, что даже не смела на него голос возвысить. Только и думала: как ему угодить, как услужить… А он все время тонкие намеки делал, что вместе будем. Непременно. Только вот от ребенка избавиться надо. А я поверила ему. И верила до последнего…

Перечитала, что написала тут, и удивилась: почему-то написала все таким высокопарным избитым слогом, что речи своей живой не узнала. Или это страдание заставило меня так говорить?

Только не спрашивайте меня, как все это было, как из меня ребеночка выдирали и убивали. Мука мученическая, мука крестная… И почему я тогда сразу не умерла вслед за ним? И уже когда все закончилось: мысль билась — зачем я это все сделала, накажет меня Бог еще за это. Так и случилось впоследствии. Не было больше у меня детей. Никогда.

И он ушел от меня. Как я ни пыталась удержать его… моего мучителя. Все-таки он ушел. А может быть, сам ужаснулся содеянному и решил, что не может жить с убийцей, а что и он убивец — отринул. Не пожелал ходить с этим клеймом.

Так все и получилось… Холод, сухость, вместо любезностей, сердцу милых, взгляд в сторону и разговор небрежный, как сквозь губу. Ах, ну кто бы знал, что соловушка сладкоголосый окажется вороном черным, который в душу влез, сжег ее дотла и исчез?

А ведь мне еще танцевать надо было, но сил не осталось… Все время ребеночек перед глазами стоял: как бы он рос, улыбался да гугукал… Умереть — дело нехитрое, гораздо труднее — воскреснуть. Ничего уже не радовало — ни балет, которому все силы раньше отдавала и ходила по сцене — как летала, ни поклонники. Мысль одна вилась черной змейкой — умереть бы, и все.

Накрыла с головой туча — ни дышать, ни ходить, только бы лечь на кровать и плакать.

Даже не знаю — сколько времени так прошло… Забылась, утешилась, постепенно не только балетом стала заниматься, но в синема пошла. И получалось у меня хорошо. Хвалили. Но до конца не могло это сердце мое заполнить. И так было до тех пор, как я встретила другого мужчину.

И не случайно с первого же раза я вздрогнула — словно знак какой был мне послан.

Красив был, да хорош… Этакой элегантной красотой, которая в мужчине — редкость. Первое время я робела перед ним, словно я Золушка какая, а он принц! Царская кровь все-таки. Романов! И утонченный стиль…

Первое время я с упоением старалась узнать про него все. Все мне было интересно: как жил, как воспитывался, даже чем болел в детстве. Только он молчал больше и не делился со мной…

И снова я влюбилась без памяти. Почему-то меня тянуло к принцам, к людям, отмеченным благородной кровью… Хотя мой Леонидушка и не был принцем по рождению, зато на сцене и по всей стати — принц настоящий. Королевич ненаглядный. И холодный и теплый одновременно. А вот Дмитрий был другим… Стройный, красивый, но глаза — холодные… Без тепла… И встречались мы редко. Не так часто, как мне бы хотелось…

Страшные зарева озаряли ту осень в России. Или мне так казалось, что все наполнено страшными предзнаменованиями. Один раз я, проснувшись, увидела паука в углу. Казалось бы — паук и паук, а меня вдруг охватила такая тоска, что я зарыдала и долго не могла остановиться. Показалось, что паук — примета дурная, смерть сулит.