Убийственные мемуары - Фридрих Незнанский

Самойлов поморщился.

– Да, – сказал он, – гражданин следователь, – кивок в сторону Федоренко, – ознакомил меня с этим направлением следствия. Я хотел попросить вас оградить Внешторгбанк от такой сомнительной рекламы. Мы занимаемся многими хорошими и полезными для страны вещами. Будет неправильно, если репутация банка пострадает просто потому, что у его президента вдруг развилась мания преследования.

Турецкий кивнул Федоренко, и тот быстро вышел. Турецкий поставил стул ближе к Самойлову и сел на него верхом.

– Антон Серафимович, кто знает, может, этот кабинет и прослушивается. Я понимаю, что вы не назовете никаких имен из числа тех людей, которые были заинтересованы в исчезновении желтого портфеля, но я должен понять, вы сами хотя бы знаете, кого боитесь?

После первой части фразы Самойлов побледнел, потом кивнул с заметным усилием и, наконец, сказал:

– Только никого из них нет в живых.

– То есть как это?!

– Я сам не понимаю, – сказал банкир совсем непривычным голосом, тихим и испуганным.

Назвать имена мертвецов Самойлов опять-таки отказался, максимум, что удалось из него выжать, это то, что все они москвичи и что первый покойничек отдал богу душу еще в 1999 году. Турецкий со вздохом снова отправился к Меркулову. Тот выслушал его с хмурым выражением лица и сделал себе какие-то пометки в настольном календаре.

Турецкий вернулся к себе. У него из головы не шло до сих пор, как Самойлов вдруг ни с того ни с сего еще на первом допросе стихи стал читать. Он подумал и позвонил жене:

– Ирка, я соскучился.

– Правда? – обрадовалась Ирина Генриховна. – Жаль, ты не вовремя, у меня сейчас сольфеджио…

– Ты мне скажи, ты знаешь такие строчки:

Я недругов своих прощаю

И даже иногда жалею.

А спорить с ними не желаю,

Поскольку в споре одолею.

– Так я и знала, что это не бескорыстный звонок, – надулась жена.

– Ирка, у меня тоже в некотором роде сольфеджио – времени нет. Знаешь или нет?

– Ну знаю. Все культурные, интеллигентные люди знают. Это Давид Самойлов.

Турецкий хлопнул себя по лбу – не в том смысле, что он тоже это вспомнил, он этого и не знал никогда, а в том – что можно было и догадаться, тугодум несчастный.

– А что там дальше, не помнишь?

– А что мне за это будет? – Жена, кажется, забыла про сольфеджио.

– Надеюсь, ничего. Ну шучу, шучу, не дуйся. Что-нибудь хорошее когда-нибудь обязательно будет. Наверно.

– Ладно, – смилостивилась супруга. – Дальше там так, кажется:

Но мне не надо одолеть их,

Мои победы некрылаты.

Ведь будем в дальних тех столетьях

Они и я не виноваты.

Турецкий чмокнул трубку и дал отбой. Потом почесал голову. «Ведь будем дальше… Они и я не виноваты». В сущности, хорошего тут было мало. Самойлов выбрал стихи своего знаменитого однофамильца, чтобы недвусмысленно сообщить Турецкому, что боится каких-то своих давних подельников. Турецкий этого не заметил, но к такому же самому выводу пришел потом путем изрядного умственного напряжения.

К вечеру затребованный у Меркулова список был уже у Турецкого, и список этот был неутешителен, поскольку состоял из ста восьмидесяти трех человек, работников банковской сферы, спецслужб, правительственных структур и силовых министерств, умерших и погибших начиная с 1999 года. Мелкая сошка в расчет не принималась, когда речь шла о людях в погонах, пусть и невидимых, то это были как минимум майоры, обладавшие на своих постах какой-то властью и информацией.

Вряд ли количество людей, которых опасался Самойлов, исчислялось десятками, хотя и это, конечно, было не исключено, но вряд ли из-за всех этих призраков он стал бы прятаться за решетку.

Турецкий усадил Федоренко анализировать список и главное – совмещать его с фигурами самого Самойлова и Ракитского, как одновременно, так и порознь, – по самым разным принципам: временным, профессиональным, территориальным и так далее.

Тут как раз приехал Грязнов, и Турецкий поделился с ним наболевшим.

– Ты заметил, – сказал он, – что люди только тогда сообщают нам интересные сведения, когда мы им противоречим?

– Неплохо сказано, – оценил Грязнов. – Это типа как про допрос какой-нибудь имеется в виду, да?

– Да, – вздохнул Турецкий. – Только это Бернард Шоу придумал.

– Твой подследственный? – поинтересовался Грязнов. – Какой-то иностранный инвестор?

– Слава, не корчи идиота, ты прекрасно знаешь, кто такой Бернард Шоу.

– Ну и знаю, – согласился Грязнов. – Но так жить легче, когда делаешь вид, что не знаешь. И работать, кстати, тоже. Поехали куда-нибудь выпьем. Ну в смысле поужинаем, пора уже.

Турецкий посмотрел на часы и понял, что приятель прав – самое время ужинать.

– Надеюсь, ты меня не в молодежный ночной клуб зовешь?

Грязнов перекрестился, причем вполне искренне.

Решили далеко не ездить, проехали по Петровке на десять домов дальше уголовного розыска и припарковались на стоянке ресторана «Бутылка». Грязнова тут знали и знали его вкусы. Через десять минут приятели уже уплетали горячий салат под скромным названием «Петровская охота» – в ожидании солянки. Расправившись с первым блюдом, закурили, выпускали кольца навстречу друг другу. Турецкий сказал:

– Я думаю, надо тебе одного информатора моего спрятать. У тебя найдется для него жилье подходящее?

– Найдется. А кто это?

– Программист, который с Ракитским работал. Сейчас он в Инкомбанке и вроде не при делах, но однажды выполнял работу для Внешторгбанка. Я же не знаю, кто про него знает. Перевези его в тихое место и пусть носа не кажет, пусть дома работает, программисту же все равно, где компьютер стоит, верно?

– Сделаю.

Принесли горячую буженину с помидорами и графин с водкой. Только теперь друзья позволили себе выпить по рюмке и сидели некоторое время, не закусывая, пораженные собственным мужеством. Это медитативное состояние, как водится, нарушил телефонный звонок от Ольги Ракитской:

– Александр Борисович, я приехала домой, а вы у меня на автоответчике… у вас появились какие-то новости?

– Возможно, – уклончиво ответил Турецкий. – Но звонил я, во-первых, чтобы спросить, как вы себя чувствуете. – Не самый лишний вопрос женщине, за одну неделю успевшей похоронить двух самых близких мужчин.

– А во-вторых? – Это она проигнорировала.

– А во-вторых, чтобы спросить следующее. При первой нашей встрече вы сказали, что, несмотря на свою профессию, ваш отец с близкими ему людьми был дружелюбен и, более того, очень открыт. Помните?