Без шума и пыли - Леонид Влодавец

Пожалуй, Вредлинский мог бы еще тогда задать Пашке множество вопросов. Например, о том, что бывают масоны-монархисты, он в первый раз слышал. Неужели можно всерьђз надеяться на восстановление самодержавия или конституционно-монархического строя? Неужели огромная, пусть и «демократическая», российская правящая элита мирно-добровольно поклонится в ножки правнуку великого князя Кирилла Владимировича? Того самого, который в дни Февральской революции привел к Думе гвардейский флотский экипаж под развернутым красным знаменем. Тем более что этот правнук Георгий — потомок еще и грузинских царей Багратионов, и немецких императоров Гогенцоллернов!

Кроме того, Эмиль Владиславович не очень понимал, с чего это Николая II считают «Русским Гамлетом»? Под ситуацию принца датского более-менее подходил Павел I. Его отец был убит любовниками матери, и он мстил фаворитам Екатерины за убийство отца и совращение матери, хотя непосредственные организаторы переворота 1762 года уже давно покоились во гробах. А Николай вроде бы восприял престол после вполне естественной кончины отца…

Но Вредлинский не стал задавать этих вопросов на «инструктаже», а сейчас, когда он держал в руках открытку, решавшую его судьбу, — тем более.

Он перевернул открытку дрожащей рукой и увидел отпечатанную золотым тиснением запись из царского дневника за 1916 год.

— Подними голову, откинь капюшон и читай священную цитату вслух! потребовал глас.

Эмиль Владиславович с удовольствием остался бы под прикрытием капюшона, даже в этом, как казалось поначалу, совершенно пустом зале. Хотя он прекрасно знал, что это ничего не изменит. Его запоминающийся дискант, столь часто звучавший в последнее время с телеэкрана, конечно же, в любом случае сорвет с него маску. Его узнают. А что, если среди здешнего братства найдется кто-то из коллег? В их богемной среде и без того хватает всевозможных грязных интриг. Разве мало у него врагов в писательской и актерской среде, которые и во сне повторяют слова уже составленной ими последней речи над его могилой?!

Когда Вредлинский поднял голову и откинул капюшон, то изумился еще больше. Там, на возвышении под гербом и портретами, где несколько минут назад стояли пустые кресла, откуда-то взялись пять фигур, одетых в некое подобие судейских мантий из черного бархата, в длинных париках а-ля Александр Данилович Меншиков и одинаковых черных масках, закрывавших все лицо вплоть до подбородка. На шее у каждого было нечто вроде жабо, которые носили западноевропейцы в XVI веке, а на руках — голубые шелковые перчатки. Ни одного миллиметра собственной кожи этих господ Вредлинский не увидел.

Это тоже предусматривалось «сценарием» ритуала. Манулов так и сказал: «Потом появятся магистры высшего совета братства…» Но он не предупредил, как именно эти магистры появятся. Во всяком случае, не сказал, что они появятся как черти — неведомо откуда.

— «Восьмое октября. Суббота…» — прочитал вслух, как это требовалось по ритуалу, Вредлинский и умолк, ощупывая нервным взглядом лица, точнее маски, слушателей. Ему казалось, что уже после того, как он прочтет дату и день недели, в который была сделана запись, магистры как-то отреагируют. Тем более если он вытащит цитату со своим смертным приговором…

Но реакцию магистров было невозможно оценить. Каждый из них прятался под маской, скрестив руки на груди, и ни единым движением не выдавал своих эмоций. Они казались совершенно одинаковыми, будто их отштамповали по одному эталону. Вредлинский не сумел даже вычислить Манулова, хотя точно знал, что тот должен восседать среди пятерых магистров.

А вот сам Эмиль Владиславович стоял перед ними с открытым лицом, и магистры прекрасно видели, что он не просто волнуется, а пребывает в тихой панике. Между тем Манулов предупреждал, что вердикт магистров будет зависеть и от того, на-. сколько гладко и безупречно будет прочитана цитата, а также и от того, как будет при этом смотреться новопосвящаемый. «Увидят, что волнуешься, предупреждал Пашка, — могут решить вопрос не в твою пользу…»

Боже мой, куда подевался столь хорошо поставленный голос Вредлинского, который так нравился телевизионщикам! У него пересохло во рту и язык прилип к нђбу. Испуганно моргая, Вредлинский в ужасе уставился на «президиум», ожидая чуть ли не грома небесного. Особенный страх вызывал тот, что сидел в кресле перед гонгом. Сейчас тюкнет молоточком медной тарелочке — и решит вопрос «не в пользу»…

Но именно оттуда, именно с этого места подоспела поддержка запнувшемуся Вредлинскому. Оказалось, что там, перед гонгом, сидел Манулов. Поручавшийся за вступавшего в монархическую касту масонов-мистиков, а поэтому отвечавший за гладкость процедуры, он вмешался вовремя.

— Провидение великого мученика святого Гамлета Российского, — торжественно произнес Манулов, и Вредлинский узнал его по голосу, — поистине безгранично. Оно выбрало претендента на звание хранителя священного барабана достойного кандидата. Именно под восьмым номером в списках нашего высшего совета значится эта почетнейшая должность. В ночь с тринадцатого на четырнадцатое января грядущего года состоится рассмотрение этого вопроса, и, бог даст, нашему новому брату снова выпадет удача. Почетная удача! Ведь барабан был одним из любимейших музыкальных инструментов нашего незабвенного императора. В детские годы, обучаясь в лицее, он настоял, чтобы его назначили не старостой класса, а барабанщиком. И позже, будучи государем, любил пройтись на войсковом смотре в той или иной роте его императорского величества имени впереди шеренг с барабаном на груди.

— Помните об этом, мой друг! — еще более возвысил басовитый зычный голос Манулов, резко повернувшись к Вредлинскому. — А теперь зачитайте священную цитату с самого начала и полностью, ничего не пропуская.

От этого замечания Вредлинский еще больше занервничал. Лицо стало мокрым от пота, в глазах защипало. Его, пожилого и уважаемого человека, заставляют повторять чтение, будто первоклашку, допустившего ошибку!

К тому же в голову вдруг полезло то, что в данный момент вроде бы не имело первостепенного значения.

Ему никак не удавалось вспомнить еще одно условие, с которым его знакомил накануне собрания Манулов. Выбор цитаты определял сумму первоначального взноса в кассу братства. Пашка сказал, что он будет зависеть от датировки цитаты. Но вот от каких цифр — года, месяца или числа — не упомянул. А может, и упомянул, но Вредлинский пропустил это мимо ушей. В голове вертелось лишь то, что к обозначенной в цитате цифре нужно прибавить условно три нуля. Вот почему, лихорадочно подсчитав в уме, во что ему может вылиться первое же соприкосновение с могучим тайным обществом, он при чтении даты пропустил цифру, обозначавшую год. Хотя прекрасно понимал, что эта детская уловка ничегошеньки не изменит.

Ведь если сумма взноса считается от года, то есть от числа 1916, то с прибавлением трех нулей получится 1 916 000! Почти два миллиона! Если даже это взнос в рублях, то у него и двух третей этой суммы не наберется. Придется «Мерседес» продать…

Вспомнилось и то, что в конце «инструктажа» Манулов дал ему подписать некие бумаги. Точнее, целую папку из более чем 30 страниц, отпечатанных мелким шрифтом на лазерном принтере.