Мост через вечность - Ричард Бах

Когда мы вернулись в тот вечер домой, в Лос-Анжелес, после такого же спокойного полета, как и утром, она рухнула на кровать.

— Позволь открыть тебе тайну, вуки, — сказала она.

— Позволю. И что за тайна?

— Я ужасно боюсь летать! УЖАСНО!!! Особенно на крошечных самолетах. Bплоть до сегодняшнего дня, если бы кто-то ворвался ко мне, приставил к моему виску пистолет и сказал: «Либо ты влезаешь в этот самолет, либо я нажимаю на спусковой крючок», — я бы ответила: «Жми на крючок!» Просто не верю, что сегодня я летала. Была до смерти напугана, но летела!

Что? — подумал я. — Боишься? Почему ты мне этого не сказала? Мы могли бы оседлать Банту: — Я не мог поверить. Женщина, которая мне так дорога, боится самолетов?!

— Ты бы возненавидел меня, — сказала она.

— Я бы не возненавидел тебя! Я бы подумал, что ты просто глупишь, но не стал бы тебя ненавидеть. Многим полет не доставляет удовольствия.

— Дело не в том, что он не доставляет мне удовольствия, — сказала она. — Я не выношу полет! Даже на крупном самолете, на реактивном. Я летаю лишь на самых больших самолетах, и только когда это абсолютно необходимо. Я захожу, сажусь, хватаюсь за поручни кресла и стараюсь не закричать. И это еще до того, как запустят двигатели!

Я нежно обнял ее. — Бедняжка! И ты ни слова не сказала! Значит, садясь в Майерс, ты считала, что пошел счет последним минутам твоей жизни, да?

Она кивнула, уткнувшись носом в мое плечо.

— Что за храбрая, отважная девочка!

Она снова кивнула.

— Но теперь все позади! Этот страх улетел прочь, и куда бы нам с этого момента ни пришлось путешествовать, мы будем летать, ты будешь учиться летать и у тебя будет свой маленький самолет.

Она кивала головой вплоть до «куда бы нам с этого момента ни пришлось путешествовать». На этом месте она замерла, высвободилась из моих объятий, и посмотрела на меня взглядом, полным муки, в то время как я продолжал говорить. Глаза размером с блюдце, подбородок дрожит. Мы оба рассмеялись.

— Но Ричард, правда! Я не шучу! Я боюсь полетов больше, чем чего бы то ни было! Теперь ты знаешь, что для меня значит мой друг Ричард:

Я направился на кухню, открыл холодильник и вынул оттуда мороженое и фадж.

— Это стоит отметить, — сказал я, чтобы скрыть свое смущение от ее слов: «Теперь ты знаешь, что для меня значит мой друг Ричард». Чтобы преодолеть такой страх к полетам, требуется доверие и привязанность такой силы, как сама любовь, а любовь — это пропуск к катастрофе.

Всякий раз, когда женщина говорила мне, что она меня любит, нашей дружбе грозил конец. Неужели Лесли, мой очаровательный друг, исчезнет для меня в огненном смерче ревности и чувства собственности? Она никогда не говорила, что любит меня, и я не скажу ей этого и за тысячу лет.

Сотни аудиторий я предупреждал:

— Когда кто-нибудь говорит вам, что любит вас, остерегайтесь!

Мои слова незачем было принимать на веру, каждый мог убедиться в их справедливости на примерах из собственной жизни: родители, которые дубасят своих детей с криками о том, как они их любят, жены и мужья, уничтожающие один другого словесно и физически в острых, как нож, склоках, любя при этом друг друга. Непрекращающиеся оскорбления, вечное унижение одним человеком другого, сопровождающееся утверждениями, что он его любит. Без такой любви мир вполне может обойтись. Зачем такое многообещающее слово распинать на кресте обязанностей, увенчивать терниями долга, вздергивать на виселице лицемерия, спрессовывать под грузом привычного. После слова «Бог», «любовь» — самое затасканное слово в любом языке. Высшей формой отношений между людьми является дружба, а когда появляется любовь, дружбе приходит конец.

Я нашел для нее хот-фадж. Разумеется, она не имела в виду любовь. «Теперь ты знаешь, что для меня значит…» является признаком доверия и уважения, указывает на те заоблачные выси, которых могут достичь друзья. Она не могла иметь в виду любовь. Только не это! Пожалуйста! Как бы я не хотел ее потерять!

Звезды всегда неизменные друзья, — думал я. Усыпанный созвездиями купол: я изучил его, когда мне было десять лет. Эти созвездия, видимые планеты и несколько звезд, мы с ними друзья и сегодня, словно минула всего лишь ночь с тех пор, как мы познакомились. Светящаяся мятая зелень, разбуженная скольжением яхты по полночной глади, изгибалась и вилась, крошечные искрящиеся водовороты и вихри, вспыхнув на мгновение, растворялись в темноте.

Идя под парусом вдоль западного побережья Флориды на юг, от Сейнибел к островам Киз, я повел яхту правее, чтобы мачта была направлена как раз на созвездие Ворона — эдакий парус из звезд. Маловат парус, с ним не поплывешь слишком быстро.

Спокойный ночной бриз, восток-северо-восток.

Интересно, есть ли здесь акулы? Не хотелось бы оказаться за бортом, — подумалось по инерции. И вслед за этим: а я и в самом деле не хотел бы оказаться за бортом?

Каково это — тонуть? Люди, которые едва не утонули, утверждают, что не так уж плохо; по их словам, в какой-то момент наступает состояние умиротворения. Много людей были на грани смерти, но возвратились к жизни. Они говорят, что смерть — это самый прекрасный момент в жизни и теперь они не боятся умереть.

Нужны ли мне бортовые огни, когда здесь, кроме меня, никого нет? Только попусту расходуется энергия, садятся батарейки.

Тридцать один фут — самый подходящий размер для яхты. Немного больше — и уже потребуется команда. Хорошо, что команда мне не нужна.

Один, один, один: Значительную часть нашей жизни мы проводим наедине с собой. Лесли права. Она говорит, что я держу ее на дистанции.

Я держу на дистанции всех, вук! Это не значит, что именно тебя. Просто я никому не позволяю слишком приблизиться ко мне. Не хочу ни к кому привязываться.

«Почему?» — в ее голосе звучала досада. Это происходило все чаще и чаще. Ни с того, ни с сего, она могла обидеться на меня из-за пустяка, и наша беседа внезапно обрывалась. «Что такого ужасного в том, чтобы привязаться к кому-либо?»

А что, если, возлагая чересчур большие надежды на одну женщину, потом ее потеряешь? Допустим, что я знаю ее, затем вдруг оказывается, что она совершенно не такая, и я вынужден, возвращаться к чертежной доске и все начинать заново. В конце концов, приходишь к мысли, что никого нельзя узнать глубоко, разве только самого себя, да и то весьма приближенно. Единственное, во что я согласен поверить, это в то, что все — такие, какие они есть. И если вдруг они время от времени буквально взрываются от гнева, лучше всего немного отступить, чтобы остаться целым. Это же очевидно, как вчерашний день, не так ли?

«Но тогда я стану не так независим, как мне бы хотелось», — ответил я вслух.