Все для тебя - Лидия Лукьяненко

Роман жил в старом четырехэтажном доме, на последнем этаже. Две небольшие комнаты с узкими окнами и кухня, а из коридора тянулась лестница на чердак, где было еще одно помещение — студия. В студии стояли разного размера статуи, какие-то элементы незавершенных скульптурных групп, наброски на картоне.

— Что это? — заинтересовалась Марина.

— Мастерская. Раньше она принадлежала моей бабушке.

— Она… умерла?

— Да, уже давно.

— Она была скульптором?

— Да.

— Ух ты! А как ее звали?

— Ее имя тебе ничего не скажет. Она не была известным скульптором. Правда, две выставки у нее все же были.

— Это все ее работы?

— Почти.

— Мне вот эта очень нравится, — указала Марина на женскую голову с ниспадающими длинными волосами. Глаза женщины были закрыты, а красивые руки с изящными пальцами устремлены вверх, словно она пыталась что-то поймать. Запрокинутое лицо казалось отрешенным от всего и каким-то иступленно-возвышенным. Кроме этого, больше ничего не было: плечи, руки, шея — все тянулось из бесформенной глыбы, будто возникало из мрака.

— Она словно пытается что-то удержать или поймать, — шепотом сказала Марина. Она всегда чувствовала благоговение перед произведениями искусства.

— Мечту, — ответил Роман. — Эта работа так и называется — «Поймай мечту!».

— Твоя бабушка была очень талантливой.

— Да. Только это — моя работа.

— Да ты что! Тогда ты настоящий скульптор!

— Пока нет. Этому нужно было учиться, а не в море ходить.

— Тебе и сейчас не поздно учиться. Главное, что есть талант.

Роман смущенно улыбнулся. Но было видно, что похвала ему приятна.

— Ты кому-нибудь показывал свои работы?

— Нет. Нечего пока показывать.

— А что у тебя есть еще?

Роман показал несколько скульптур, некоторые из них не были закончены.

— Тебе нужно всерьез заняться этим.

— Возможно, — ответил Роман.

Они спустились в кухню и сели пить чай.

— Мне нужно открыть собственный бизнес, чтобы можно было жить нормально, содержать семью и заниматься любимым делом. Я не настолько одержим, чтобы голодать, холодать, лишь бы прославиться. Думаю, это останется лишь моим увлечением. Вот заработаю денег, построю огромный дом в Павловске, с парком, с бассейном. А в парке поставлю свои работы. Для потомков. Наши дети и внуки будут гордиться мной и говорить своим гостям: это скульптуры нашего деда.

Марина потупилась, услышав о детях, но Роман продолжал, ничуть не смущаясь:

— Под старость мы будем гулять с тобой в парке, сидеть на скамеечке. И смотреть на статуи богинь, которых я буду ваять. И ты будешь видеть себя всегда молодой.

— Ты будешь изображать меня обнаженной? — возмутилась она.

— Конечно! Где ты видела Венеру или Диану в джинсах? Разумеется, только обнаженной. Будешь мне позировать. Кстати, сейчас и начнем…

Потом они долго лежали на старой софе, одиноко стоявшей в комнате. Большие окна были едва прикрыты тонким тюлем, и мягкий вечерний свет освещал комнату.

— Удивительно, — произнес Роман, лаская ее руку, — ведь если бы ты не споткнулась, ничего бы этого не было. От каких же мелких случайностей зависит наша жизнь! Ведь я мог тебя не встретить, не узнать, пройти мимо…

Марина лежала на его плече. Ее голова быстро привыкла к этому изголовью, словно ничего удобнее в жизни нет. Она водила кончиками пальцев по его груди, изучая каждую впадину, каждый бугорок.

— Я тоже об этом думала. Ведь не вывихни мама ногу…

— А при чем здесь мама?

— Понимаешь… — И она рассказала ему о брате, о его любви, о маме. Так много и подробно о своей жизни Марина еще никому не рассказывала.

— Это Купидон бросил твоей маме под ногу банановую корку, — засмеялся Роман. — Современный мальчик. Стрелами он уже давненько не балуется. Видно, надоело. Научился у нынешних ребят!

Марина тихонько рассмеялась.

— Ты не хочешь спать? — спросила она.

— Нет.

— Мой муж всегда после… сразу засыпал.

— А я не буду! Я боюсь тебя оставить. Вдруг усну, проснусь, а тебя нет. И все это было сном.

— Ты знаешь, я тоже время от времени так думаю и боюсь этого. «Все слишком второпях и сгоряча…»

— «…как блеск зарниц, который потухает, едва сказать успеешь: “блеск зарниц”…»[1]

— Да.

Роман привлек ее к себе:

— Марина, я тебя лю…

— Не надо, — закрыла она ему губы ладонью. — Не говори пока. Оставь на потом. Все слишком быстро. Мы знакомы только два дня.

— Я знаю тебя вечность!

— И у меня такое ощущение. Так хорошо не бывает — столько счастья сразу. Я боюсь спугнуть его. Не говори ничего…

— Хорошо, хорошо…

Они уснули и чуть не проспали время развода мостов. Едва успели перебежать Дворцовый мост и остановились на набережной.

— А кто сказал — не усну? — поддела его Марина. — Я на тебя понадеялась, ведь это последняя моя ночь в Питере. Посмотри, в чем я выскочила!

Она надела свитер прямо на голое тело, забыла сумочку и куртку.

— Ничего. Так даже лучше, — засмеялся Роман. — Если замерзнешь, я тебе свою ветровку дам. А деньги и расческа у меня в кармане. Много ли нужно влюбленным?

— Действительно! Все есть.

Они побродили по набережной, наблюдая развод мостов, потом любовались поющим фонтаном, недавно установленным на Неве вблизи Заячьего острова. Затем плыли по каналам на катере, укрывшись одним пледом, целовались под громкий голос экскурсовода из динамика, послушно поворачивая голову: направо, налево, поцелуй. И снова — направо, налево, поцелуй. И Марина подумала: если и есть на свете счастье, то оно плывет по Мойке в прохладе белой ночи!

— Ты знаешь, город ночью совсем другой. Я уже ходила по этим улицам, по набережной, стояла на мосту, смотрела на эти дома, храмы, купола — все было другим.

— Да, когда стоят белые ночи, Питер преображается. В этом и есть особая красота и большая загадка питерских ночей.

Потом они, подкрепившись кофе и пирожными со взбитыми сливками, прошли вдоль набережной канала Грибоедова, каждый мост приветствуя поцелуем. Под утро присели отдохнуть в небольшом уютном сквере возле Никольского собора.

— Марина! — торжественным голосом, дурачась, воскликнул Роман. — Перед этими святыми куполами обещай быть верной мне всю жизнь!