Русская история. Том. 3 - Михаил Николаевич Покровский

сельский пролетарий — это три последовательные ступени развития наемного труда в земледелии. Причем даже и настоящий наемный работник может получать свою плату — или часть ее — не деньгами, а натурой. Блестящим примером этого является скотник Энгельгардта[84]. Отработочное хозяйство — не простая маскировка крепостного: это, экономически, хозяйство полубуржуазное. И очень характерно, что двадцать пять лет после реформы даже это полубуржуазное хозяйство в России не являлось уже правилом. Поданным 1883–1887 годов, все губернии России можно было разделить на три такие группы:

Но сюда входят данные и о мелкопоместном хозяйстве, лучше всего консервировавшем остатки крепостного права. Если мы возьмем пример с одними средними или крупными имениями, преобладание капиталистической системы станет еще рельефнее. Цитируемый нами автор приводит 4 уезда Курской губернии, где наемный труд применялся так:

Таким образом, только ничтожное меньшинство крупных имений держалось здесь отработочной системы — и решительное большинство средних также перешло уже к наемному труду[85]. Крупное землевладение в черноземной полосе оказывалось наиболее буржуазным: наблюдение, важность которого мы оценим, если вспомним, что большая часть дворянской земли была в руках крупных собственников. По данным середины 70-х годов, только одна четырнадцатая дворянской земли принадлежала помещикам, имевшим менее 100 десятин на черноземе и менее 500 десятин в нечерноземной полосе, т. е. бывшим мелкопоместным: а сами эти помещики составляли более трех четвертей (76,5 %) всей массы дворян-землевладельцев (90 225 из 1,14 716). Зато 10 % дворян, имевших каждый более 1000 десятин земли, владели тремя четвертями всей площади (74,5 %). В руках среднего землевладения (100–500 десят. на черноземе и 500—1000 на суглинке) было 20 % всей земли[86]. Сопоставление этих цифр дает ключ к целому ряду политических и экономических явлений эпохи реформ. Во-первых, мы начинаем понимать, почему знать так же прочно держала бразды правления в своих руках после 19 февраля, как и при Николае Павловиче: экономически это была сильнейшая часть дворянства, притом очень сильнейшая. Это еще более подчеркивается распределением земельной собственности между отдельными группами самих крупных землевладельцев: из общей массы принадлежавшей им земли (55 миллионов десятин) три пятых (32 миллиона) принадлежало крупнейшим собственникам, владевшим более 5000 десятин на каждого.

Совершенно понятно, почему, несмотря на все «реформы», основные черты политического строя остались у нас неизменными и в 60—70-х годах; земельные магнаты, еще в первой четверти столетия имевшие случай убедиться в крамольности среднего землевладения, цепко держались за абсолютную монархию, для них непосредственно, в конце концов, наиболее выгодную. Напротив, для этого среднего дворянства, составлявшего незначительное меньшинство в своем сословии, крайне трудно было провести свою политическую программу, не опираясь на другие общественные слои: в 60-х годах повторялось то же, что было и 14 декабря. Ближайшим союзником опять могла бы быть буржуазия. Но буржуазия торгово-промышленная при Александре II, как и при Николае I, по-прежнему продолжала обнаруживать высшую степень благонамеренности: мы увидим, дальше, что ей «сильная власть» была как нельзя более необходима в это время. Буржуазия же аграрная, юридически появившаяся у нас при Александре I, но начавшая играть некоторую социальную роль лишь после 19 февраля, развивалась очень туго. К числу обычных признаков «оскудения» причисляется всегда и массовый переход барских усадеб в руки колупаевых и разуваевых: на утрированность этой картины обращали внимание уже в 90-х годах. Процент дворянских земель, перешедших в недворянские руки за тридцать лет после «освобождения», правда, довольно значителен: из 79 миллионов десятин, считавшихся за дворянами перед 1861 годом, убыло к 1895 году 28 миллионов — более 35 %. Но, во-первых, почти половина этого количества (до 12V2 миллиона дес.) перешла в руки крестьян, непосредственно — не считая той земли, которая была перепродана крестьянам же маклаками-скупщиками. Притом с течением времени крестьянские приобретения все более и более росли на счет купеческих, которые приходится считать основным типом буржуазных, хотя, конечно, «купец» и «буржуа» — не одно и то же. Крестьянские и купеческие покупки распределяются по десятилетиям так:

В среднем покупалось ежегодно:

1863–1872 — 1873–1882 — 1883–1892 годы

крестьянами

155 тыс. — 340 тыс. — 550 тыс. десят.

купцами

400 тыс. — 380 тыс. — 172 тыс. десят.

Рост буржуазного землевладения на счет дворянского, и без того не быстрый, шел не ускоряясь, а замедляясь[87]. Причины — с 80-х годов особенно создание Крестьянского банка, вздувшего цены на землю, — мы увидим в своем месте. Сейчас для нас важен самый факт. Далее, географически буржуазное землевладение в России распределялось далеко не равномерно. По той же статистике середины семидесятых годов, купеческое землевладение было распространено в губерниях, во-первых, промышленных (Владимирская — 27,4 %, Московская — 19,4 %, Костромская —18,8 %), во-вторых, нижневолжских и новороссийских (Самарская — 20,2 %, Саратовская — 15,2 %. Таврическая — 17,8 %, Бессарабская —17,9 %, Херсонская — 12,9 %), т. е. в «колониях», которые были гнездом буржуазного землевладения отчасти и раньше 19 февраля (Саратовская и Таврическая губернии). В «метрополии» дворяне цепко держали земли в своих руках, — процент купеческих имений на черноземе значителен только в Тамбовской губернии (15,4), в остальных черноземных губерниях мы встречаем от 4 до 9 % купеческой земли на 65–90 % дворянской. А масса скупленных и разоренных Колупаевыми усадеб? У нас нет под руками данных о количестве экспроприированных помещиков, но вполне