Путин против Сталина. Тест на патриотизм - Владимир Бушин

Да, меня не интересует Надеждин, он врет давно и привычно, но эти пентюхи телеэкрана!.. Никто не посмел спросить о том, например, а как же разъезжали по заграницам в наижутчайшие сталинские времена Буся Гольдштейн, Давид Ойстрах, Михаил Ботвинник и множество других шахматистов, писателей, спортсменов, у которых и мама, и папа.

Скорее всего Боре Надеждину родная матушка и внушила, что это из-за нее. Есть такие матушки, есть. Жил-был, например, очень способный шахматист Вайнштейн. Дела у него шли весьма не дурно, но матушка втемяшила ему, что большого успеха он с такой фамилией не добьется. Ну, вы подумайте! Знала же матушка шахматиста, что в самые-то антисемитские сталинские времена Ботвинник и Таль стали даже чемпионами мира, Борис Спасский, которого по имени-фамилии при желании можно зачислить в евреи, тоже стал. Давид Бронштейн и Виктор Корчной имели возможность стать, ибо вышли на финальные матчи за корону, но, увы, не смогли выиграть. А вот Вайнштейн – ни в коем разе! И стал он Каспаровым…

Так вот, Надеждин, вы не могли ехать в Лондон не из-за матушки, а потому, что у вас от перенапряжения на олимпиаде началась длительная диарея. Доказательства? А какое право вы имеете их требовать, если сами порете бездоказательную ахинею?

И неужели эти телемыслители не слышали, как иные фигуры спекулируют своим полновесным или усеченным еврейством? Вот, допустим, когда-то довольно известный писатель Владимир Войнович. Он уверял: «Меня в Литературный институт в свое время не приняли потому, что в приемной комиссии решили, что моя фамилия еврейская, а она сербская. Моя мать еврейка, но в институте этого не знали». Тот же случай демагогии! Ему, дескать, так и сказали: «Мы евреев не принимаем. Идите в пищевой или торговый». Я учился в этом институте и знаю, что там едва не треть студентов и чуть ли не половина преподавателей были те, о ком тот же Сарнов любил козырнуть словами Гоголя: «И подивился Тарас бойкости жидовской натуры!» На нашем курсе числилось всего 27 человек, и в их числе Г. Фридман (Бакланов), А. Марголин, Л. Шлейман, Э. Иоффе, С. Сорин, Б. Сарнов и еще три такого же качества, как Надеждин. Итого 9, то есть ровно треть. Не хочется все это перетряхивать, но что делать, когда с экрана телевизора на всю страну лгут и стонут страдальцы Советской власти.

Да ведь меня самого в институт с первого захода не приняли, а я и русский, и только что вернулся с войны, и уже печатался, да еще и член партии. Только прямое обращение к директору института Федору Васильевичу Гладкову позволило мне прошмыгнуть в этот храм изящной словесности.

А вот еще одна байка, да к тому же и математическая, как у Надеждина. Ее поведал свету все тот же неисчерпаемый Б. Сарнов: «Сын приятельницы обнаружил выдающиеся математические способности и хотел поступить в МГУ. Дело было в середине 70-х годов. Тщетно все знакомые твердили (матушка Каспарова, матушка Надеждина и т. п. – В. Б.), что для еврея это совершенно безнадежное дело (словно в МГУ ни одного нет! – В. Б.). Но приятельница решила предоставить своему мальчику возможность схватиться в рукопашную с ядерной державой». Как видите, Остапа понесло, но соображает, что назвать имя приятельницы, ее советчиков или хотя бы чудо-мальчика – опасно.

Как бы то ни было, а сынок схватился в рукопашную со сверхдержавой. И что же? «Выдающийся мальчик сражение, конечно, проиграл, хотя из всех задач на экзамене не решил, кажется, одну лишь теорему Ферма». Это знаменитая теорема XVII века, над которой бились и Эйлер, и Гаусс, и множество других великих умов. Немецкий математик Вольфскель, умерший в 1907 году, завещал за ее доказательство 100 тысяч марок. Представленная Сарновым как задачка на экзаменах для школьников эта теорема чрезвычайно уместна, как градусник полоумия.

Сарнов писал искренно и скорбно, что если бы этот выдающийся мальчик, не поступив в МГУ, в отчаянии поднялся бы на самый высокий этаж университета и бросился с него, то – «Что ж! Еврейскому мальчику это на роду написано. И эта история была бы настолько банальной, что мне даже и в голову не пришло бы о ней рассказывать. Мало ли таких историй!» Вот кошмар-то! Еврейским мальчикам, оказывается, на роду написано при неудачах сигать с верхних этажей высотных зданий, специально построенных для этого антисемитом Сталиным.

И ведь сколько на эту тему спекуляций, демагогии, вранья!.. Вот еще хоть один примерчик. В нынешнюю путинскую пору писатель Григорий Бакланов уверял, что его заставили отказаться от благородного имени Фридман (свободный человек!) и вынудили взять какой-то птичий псевдоним – Бакланов. А я-то помню… Мы учились на одном курсе. Однажды Гриша принес в институт «Литературную газету» со своей статьей. Первая крупная публикация. Восторг! Но мы, однокурсники, смотрим… Что такое? Под статьей подпись – Бакланов? Почему? Какой Бакланов? Видно, опять матушка… Но Гриша объясняет: в «Разгроме» Фадеева есть персонаж с такой фамилией, он ему очень нравится, вот и взял как псевдоним. Никто из нас Бакланова в романе не вспомнил. А я возьми и брякни: «Гриша, уж если из «Разгрома», то не лучше ли было бы взять псевдонимом имя главного героя – Левинсон?»

Осерчал Гриша и при первом представившемся случае обозвал меня фашистом, правда, с пьяных глаз и с извинительным визитом ко мне в Измайлово. Встретились у метро, и я ему сказал: «Да брось ты! Пошли в Измайловский парк, я тебе эскимо куплю и свожу в «комнату смеха»». На этом первая серия закончилась.

А еще Бакланов уверял, что в одном журнале (потом выяснилось, что это «Знамя», где позже он стал главным редактором) его заставили снять посвящение повести своему брату, погибшему на войне. Чтобы никто не думал, писал он, что евреи тоже воевали. Как объяснить приступы такого тупоумия у взрослого, образованного, талантливого человека?… У меня есть стихотворение, посвященное памяти погибших на войне одноклассников, и среди них названы Леня Гиндин, Костя Рейнветтер, Фридрих Бук. По таким фамилиям всех могут посчитать евреями, хотя на самом деле им был только Леня. Это стихотворение я печатал много раз в разных изданиях. И никто никогда ничего даже не спрашивал меня об этих именах. А бедного Гришу изнасиловали!

И вот смотрю я на художественно бритую личность Бориса Надеждина на всяких разных ток-шоу и думаю: был ли он и его собратья первоклашками, еще малосведущими, но жаждущими познать жизнь? По-моему, не были. Они родились уже с твердым убеждением во всем, в том числе в том, что они самые хорошие, но им все и всегда мешают – и поступить в МГУ, и стать студентом Литературного, и поехать в Лондон… Все! Всегда! Во всем!

Борис Борисович, как вы смотрите в глаза своим детям Насте и Мише, Кате и Боре?

…Но чудо праздника Дня Победы, Фиесты Победы началось для меня не с Надеждина, а с приглашения в школу, где в первом классе учатся мои внуки. Их мамочка, моя дочка, предупредила меня: «Четвертый этаж. Одолеешь?» А кем бы я был, если не одолел бы? В таком случае у меня, по меньшей мере, следовало бы отобрать медаль «За боевые заслуги» или «За взятие Кенигсберга». Пошел… Трюх-трюх… трюх-трюх… трюх-трюх… Ну, вот и все.

Сидят передо мной первоклашки. На первой парте – моя внучка Маша, в середине другого ряда – внук Ваня. Я начал с того, что попросил свою внучку оставить в покое свой нос. Потом чистосердечно признался, что когда-то и сам был первоклашкой. Дети, кажется, не очень поверили, кто-то ухмыльнулся.