Одесская сага. Нэцах - Юлия Артюхович (Верба)

— Я буду задавать вопросы, а ты, кивая головой, будешь отвечать мне «да» или «нет». От этого зависит твоя жизнь.

Барон, не отрывая взгляда от Ирода, кричал глазами одно и то же: «Нет, нет, этого не может быть!!!»

— Да, это я, и это не сон, — отвечая на немой вопрос барона, сказал тихо Василий Петрович, — и я убью тебя, если ты не сможешь ответить на мои вопросы.

— Вопрос первый: картотека абвера в доме? — четко разделяя слова, спросил он.

Барон, огорошенный вопросом, широко открыл глаза и не отрываясь смотрел на своего мучителя.

— Я повторять не буду, я сделаю тебе очень больно. Такой боли ты еще не испытывал, — Ирод безжалостно вогнал металлический стержень в болевую точку между пальцами. — Барон зашелся в немом крике и обмочил пижаму.

— Отвечай на вопросы, будешь молчать, превратишься в парализованную тушу с торчащими наружу нервными волокнами. Это будет уже необратимый процесс. Молить будешь, чтобы я пристрелил тебя, прекратил мучения, — ровно и безразлично сказал Ирод бывшему однокашнику.

Через полчаса все девять тяжеленых ящиков с картотекой были извлечены из тайника, и шесть бойцов группы навьючили их на себя. Кому достался один ящик, а кому два, решали командиры троек. Без груза был только проводник.

— Доставить ящики на катер, проводник и два бойца вернутся за мной, может быть, придется тащить клиента на себе, — коротко отдавал приказания Ирод.

Оставшись снова наедине с бароном, он задал самый главный для него вопрос: — Где золото?

Эту информацию он выпытывал не торопясь, задавая перекрестные вопросы. Несколько раз ему даже пришлось разблокировать речь фон Розену. А через час, получив исчерпывающие ответы на все свои вопросы, Ирод погрузил барона в забытье.

Потом зашел в оружейную комнату и радостно цокнул языком, увидев богатый арсенал.

Двух противотанковых мин и нескольких гранат с деревянными ручками вполне достаточно для реализации плана прикрытия отхода. Растяжка от запала гранаты к ручке двери комнаты допроса сработала как и было задумано, взрыв разнес в клочья весь дом, двух бойцов и барона. Пришлось только отыскать оглушенного проводника в кустах у ограды, добить его и бросить в разгоравшийся огонь, пожиравший остатки усадьбы. Свидетелей и следов оставлять было нельзя. Когда в усадьбу добрались встревоженные оглушительным взрывом соседи и увидели угли от догоревшего дома, Ирод был уже далеко…

Завсегда могём

Феня откинулась на стул:

— Ой, девочки, я вам говорю: вот я смеялась в прошлую пятницу, так во сне до меня пришла сухонька чорна женчина, стала на цыпочки и салфеткой мине по губах надавала.

— И шо это значит?

Феня недоуменно дернулась от такой беспросветной глупости товарки:

— То ж была святая Параскева-пятница! Вот и не ржите, кобылы, у пятницу, шоб не плакать потом.

— Ой, Феня, поплакать мы завсегда могём. Так что лучше смейся!

Феня была живучей, как сорняк. Возвращаться в трамвайное депо после такого мистического ужаса она побоялась и устроилась на трикотажную фабрику. По началу было совсем тяжко. Из швейных навыков у нее была только вышивка крестиком в детстве да смахивание пыли с хозяйской машинки «Зингер» в немецкой слободе. Трогать руками такую ценную вещь ей категорически запрещалось.

— Вот же ж дура безрукая! — возмущалась наставница. Феня действительно туго соображала в заправке ниток, а ровная строчка не давалась вообще. Но она очень старалась, оставалась на вторую смену и просиживала просто рядом со швеями.

— Да что ты под руку все время смотришь? — шипели они. И Феня таки научилась, а когда наконец-то поняла принцип, как будто в голове со скрипом повернулись какие-то ржавые шестеренки, она стала строчить как скорострельный автомат, выдавая несколько норм и жадно нахватывая еще и еще работы. Она упивалась своим триумфом, почетными грамотами, а больше всего дополнительными премиальными рублями к получке. Она по прежней, оставшейся от немецкой хозяйки привычке откладывала с каждой зарплаты. На что? Она сама не могла объяснить. На что-то прекрасное неведомое и далекое — вроде санатория или белых туфель на каблуке. Правда, в конец месяца регулярно все отложенное выгребала, потому что два пацана ели как не в себя, и прокормить эту пару полудиких уличных щенков было неподъемной задачей.

— Да когда ж вы вырастете! — ворчала Феня, обнаруживая вечером пустую кастрюлю от борща. — Да тут же на два дня было!

— Смотри, Феня, — ухмылялась соседка по коммуналке, — не доживешь ты до их четырнадцати, когда в ремесленное можно будет сдать. Они тебя когда-нибудь сожрут!

— Та они уже всю кровь мне выпили!

Кровопийцы — восьмилетний Серега и шестилетний Толик, Тося, как называл его брат, — не только объедали мать, но и промышляли по окрестностям. Все абрикосы в округе, все сливы с бесхозными ветками через забор, а то и просто прилавки Привоза и все, что с них падало, были под их неусыпным присмотром. Но лучшими днями в году были не Новый год с Первомаем, а Проводы, поминальная неделя.

Братья работали на контрасте — Сережка с хитрой конопатой рожей был невероятно обаятельным и замолаживал отчаянных теток, пришедших вопреки политике партии отдать должное религиозным предрассудкам и усопшим.

— Тетенька, дай колева ложечку. Я молитву знаю! — А потом выдавал безотказный козырь — смотрел прямо в глаза и добавлял: — Не жалейте, меня тоже… — он успевал срисовать с памятника имя покойника, — тоже Василием звать…

Тех бессердечных и опытных, кто не велся на Сережкин щебет, добивал Тося. Он с выгоревшими до белого бровями и ресницами просто молча стоял поодаль, насупившись, и буравил взглядом поминающих. На вопрос: — Ты чего там стоишь? — угрюмо отвечал: — Мамку ищу. Говорят, ее здесь схоронили…

Возвращались они уже затемно, потому что объедались так, что просто засыпали там же, на кладбище. Но и домой они несли полные карманы хлеба и пасок.

А Новый год — что Новый год? Через пару лет после смерти Якова Феня решила устроить большой праздник, как у господ в немецкой слободе — принесла домой еловую ветку и навесила на нее настоящих конфет. Целых девять штук. Всем по три. И предупредила:

— Не жрать! Это на Новый год.

Сережка с Тосей весь вечер завороженно просидели у стола, глядя на такую роскошь и осторожно касаясь веток и конфет на ниточках.

А когда на следующий день Феня пришла с работы, на ветке не было ни одной конфетки. Ни единой. Даже фантиков. Слишком сильным было искушение. Феня в слезах отходила обоих отцовских ремнем, пока не устала рука, и, рыдая, пообещала неблагодарным сыновьям, что больше никогда! Слышите! Никогда не будет вам ни елки, ни подарков! И слово свое держала.

Дурак дураком

Семейная жизнь Нилки Косько и Йосифа Канвского в дальней Фириной комнате несмотря на бытовые неудобства выглядела идеальной. Нила хлопотала по хозяйству, возилась с ребенком. Встречала Йосифа в его короткие увольнительные накрытым столом. Самые вкусные пирожки, настиранные и наглаженные рубахи, накрахмаленная до хруста постель, коржики с собой… Но за этой заботой и благополучием, за скрипучей тяжелой дверью их спальни была такая бесконечная черная дыра, которую не заткнуть было никакими пирогами.