Те, кто уходит, и те, кто остается - Элена Ферранте

— Этим и должно было кончиться, — пробормотал он.

— Почему?

— Помнишь, я говорил тебе, что боюсь Лину?

— Да.

— На самом деле это был не страх. Я уже потом понял.

— А что же?

— Чувство отчужденности и в то же время родства. Когда что-то кажется далеким и одновременно близким.

— Не понимаю…

— Это трудно объяснить. С тобой мы сразу подружились, и я до сих пор очень тебя люблю. Но я помыслить не мог, что, например, можно подружиться с ней. Было в ней что-то пугающее. Перед ней хотелось пасть на колени и исповедаться во всех тайных мыслях.

— Какая прелесть, — съязвила я. — Прямо религиозный культ.

— Нет, — продолжил он серьезно, — просто ощущение собственной неполноценности. Зато когда она помогала мне с учебой — это было прямо чудо. Она читала учебник, мгновенно все понимала и объясняла мне простыми словами. Я иногда думал, да и сейчас порой думаю, что, родись я девчонкой, хотелось бы мне быть как она. По правде говоря, мы с ней оба чувствовали себя в семье Карраччи чужаками. Нам там было не место. Поэтому я ее ни в чем не виню. Я вообще всегда был на ее стороне.

— Стефано все еще злится на нее?

— Не знаю. Но даже если так, ему сейчас других проблем хватает. Лина сейчас — последняя из его забот.

Говорил он искренне и уверенно. Я услышала достаточно, чтобы оставить тему Лилы, и принялась расспрашивать его о Маризе, семье Сарраторе и, конечно, о Нино. Он отвечал расплывчато, особенно на вопросы, касавшиеся Нино. Сказал только, что из-за Донато никто даже не рискнул пригласить его на «эту кошмарную свадьбу».

— Ты что, не хочешь жениться? — удивилась я.

— Меня и без того все устраивало.

— А Маризу?

— А вот ее как раз нет.

— Ты что, хотел, чтоб она всю жизнь в невестах проходила?

— Не знаю.

— Но ты все-таки сдался?

— Она нажаловалась Микеле.

— В смысле? — не поняла я.

Он нервно усмехнулся:

— Она пошла к нему и натравила его на меня.

Я сидела на пуфе, а он стоял рядом, против света. Мне хорошо был виден его силуэт — гибкий и в то же время крепкий, как у матадора из фильма про корриду.

— И все же я не понимаю. Ты что, женишься на Маризе потому, что тебе так велел Солара?

— Я женюсь на Маризе, чтобы не раздражать Микеле. Он дал мне это место, поверил в мои способности, и за это я ему благодарен.

— Ты с ума сошел!

— Все так говорят. Вы просто не знаете Микеле. — Лицо его скривилось; казалось, он едва сдерживает слезы. — Мариза беременна.

— Так вот в чем дело!

Теперь мне стала ясна настоящая причина их женитьбы. Я робко взяла его за руку. Он немного успокоился и вздохнул:

— Жизнь — паршивая штука, Лену.

— Ну что ты! Вот увидишь, из Маризы выйдет хорошая жена и замечательная мать.

— Да плевать мне на Маризу.

— Что ты такое говоришь?

Он пристально посмотрел на меня, будто пытаясь понять, не скрываю ли я чего.

— Значит, Лина даже тебе не рассказала?

— О чем не рассказала?

— Ага, значит, я все-таки прав, — с неожиданной радостью кивнул он. — Она необыкновенный человек. Как-то раз я доверил ей одну тайну. Мне было страшно и хотелось с кем-то поделиться своим страхом. Я выбрал ее, и она выслушала меня так внимательно, что я успокоился. Как будто она слушала не ушами, а каким-то своим, совершенно особым органом, которого больше ни у кого нет. Обычно в таких случаях говорят: «Только поклянись, что никому не скажешь», но ее я даже просить не стал. Зато теперь вижу: если уж она тебе ни словом не обмолвилась, значит, никто об этом не узнал. Она меня не выдала — даже из мести, даже из ненависти к моему брату, который ее колотил.

Я слушала его не перебивая, хотя меня грызла обида: мы с ним всегда были друзьями, а своим секретом он предпочел поделиться не со мной, а с ней. Он что-то такое почувствовал, крепко обнял меня и прошептал мне на ухо:

— Лену, я гей. Женщины меня вообще не интересуют.

Мы уже прощались, когда он смущенно добавил: «Я всегда подозревал, что ты и так обо всем догадалась». От этих слов мне стало совсем тошно: ни о чем подобном я никогда даже не задумывалась.

День тянулся бесконечно. Дождь так и не пролился, хотя небо оставалось затянуто тучами. Во мне что-то сломалось: радость от неожиданного сближения с Лилой сменилась желанием обрубить все, что нас связывало, и заняться наконец своими делами. Возможно, это началось еще раньше; мне не нравились некоторые мелочи, на которые я старалась не обращать внимания и которые теперь как-то разом слились воедино. Мой поход можно было назвать удачным, но настроения это мне не улучшило. Что это за дружба, если Лила столько лет молчала об Альфонсо, хотя знала, как хорошо я к нему отношусь? И неужели она не замечала, что Микеле сходит по ней с ума? Почему же ничего мне не рассказывала? С другой стороны, я ведь тоже многое от нее скрывала…

Остаток дня прошел в беспокойстве. В голове у меня царил сумбур: события, времена, люди смешивались между собой, вызывая ощущение полного хаоса: похожая на призрак синьора Мануэла, пустозвон Рино, Джильола — девчонка из начальной, а потом средней школы, Джильола, зачарованная красотой и богатством Солара, Джильола, садящаяся в «милличенто», Микеле, соблазнивший не меньше женщин, чем Нино, но, в отличие от него, оказавшийся способным на настоящую страсть, и, конечно, Лила, предмет этой страсти, сотканной не из маниакального стремления обладать, не из местечкового бахвальства, не из мести или низменных, как она их называла, желаний, а из доходящего до умопомешательства преклонения перед ней как женщиной. Это было не обожание, не самоотречение, а сложное чувство мужской любви, беспрекословно и даже с долей одержимости вознесшее избранницу на пьедестал, недоступный другим женщинам. Я понимала Джильолу, понимала, почему она переживала это как оскорбление.

Вечером я отправилась к Лиле и Энцо. Я не стала говорить им о своем походе, который предприняла ради нее, ради того, чтобы защитить человека, с которым она делила кров. Зато, воспользовавшись тем, что Лила пошла на кухню кормить Дженнаро, я сказала Энцо, что Лила хочет вернуться в квартал. По мне, добавила я, идея не из лучших, но, если это поможет ей прийти в себя, наверное, стоит ее поддержать: она не больна, ей просто нужно вернуть себе душевное равновесие. Все-таки прошло уже много времени, а, насколько мне известно, вряд ли там сейчас хуже, чем в Сан-Джованни-а-Тедуччо.

— Да я не против. — Энцо пожал плечами. — Ну, буду чуть раньше вставать и чуть позже возвращаться…

— Я видела, сдается старая квартира дона Карло. Его дети переехали в Казерату, и вдова собирается к ним присоединиться.