Жемчуг проклятых - Маргарет Брентон

— Поздравляю, сэр, ваше расследование зашло далеко! И вы еще смеете утверждать, что приехали сюда не за этим! Будьте вы прокляты со всей вашей святостью, — от души пожелала ему Лавиния.

То, что он не дойдет живым даже до ворот, она для себя уже решила. Охотничье ружье висело в библиотеке, в окружении коллекции лепажей сэра Генри, на рукоятках которых были выгравированы неизменные скабрезности. Стоит отлучиться, как гость почует неладное. И не посылать же за ружьем Грейс! Но чем же тогда? Она лихорадочно оглядела гостиную, выискивая что-нибудь, чем с одного удара можно будет убить мистера Ханта. Жардиньерка с длинными витыми ножками? Японская ваза? Но выбор остановился на золотом канделябре, в основании которого переплелись в жестоком объятии Аполлон и Дафна. Это был ее любимый сюжет, и сколько раз она завидовала Дафне, одеревеневшей от несчастий. Как хорошо ничего не чувствовать! Лавиния так не умела.

В мельчайших подробностях она представила, как хватает канделябр и обрушивает его на лысеющий затылок гостя, как вслушивается в сочный хруст костей и спокойно, словно Юдифь, стирает его кровь с рук и шеи. Какую улыбку она подарит Грейс, когда та начнет визжать, не столько от страха крови, сколько от осознания того, что с рекомендациями убийцы хорошего места ей уже не найти. С такой же бесстрастной улыбкой Лавиния ступит на эшафот и будет скользить взглядом по толпе в поисках одного лишь лица…

— Нет, не за этим, — оборвал ее мечтания Хант. — За тем, что, к несчастью, принадлежит мне. «А эта дьявольская тварь — моя», — шепотом процитировал он из «Бури».

Видение эшафота померкло, и Лавиния вдруг почувствовала такое облегчение, словно с ее головы сорвали мешок, а с шеи срезали конопляную веревку. Облегчение с примесью стыда. И как не стыдиться своей мещанской живучести? Другая на ее месте давно изыскала бы способ красиво умереть, но только не Лавиния Брайт.

— Когда вы отыщете… свою пропажу, вы покинете наши края? — проговорила она, вцепляясь в ниточку надежды, тонкую, как паутинка, и такую же гадкую на ощупь.

Хант задумался. По-видимому, он понимал, какую сделку ему предлагают, но ему претило заключать договор с отпетой распутницей, каковой он считал леди Мелфорд.

— Как только я отыщу это, — наконец ответил он, — мы сразу же вернемся в Лондон, пока оно не распространило вокруг свою скверну.

— А расследование?

— Все зависит от того, как скоро я обрету искомое. Ежели расследование будет на начальной стадии, у меня едва ли достанет времени его продолжить. Но ежели поиски затянутся…

— Не затянутся.

— Ваша милость?

— Я ведь тоже охотница, — сказала Лавиния и печально усмехнулась. — Когда-то была.

Поднявшись, Хант понимающе ей поклонился.

— А шкатулка вам понравилась? — ни с того ни с сего спросил он.

— Какая шкатулка?

— Та, которую мисс Тревельян вам принесла.

После всего услышанного едва ли что-то еще могло всколыхнуть миледи, но эта новая обида кольнула сердце. Похоже, юная протеже перезнакомилась со всем городом, включая этого мерзавца, и обходит своим вниманием разве что хозяйку Мелфорд-холла.

— Я не виделась с мисс Тревельян более двух недель, — произнесла Лавиния сухо. — Ничего она мне не приносила.

— Неужели? Как любопытно, — заметил мистер Хант, прикрывая за собой дверь.

1.

Самая счастливая ночь в их жизни перетекала в утро. На горизонте появилось заспанное, озябшее солнце и нехотя протянуло по небу лучи, словно служанка, что просыпается на своем чердачке и, откинув одеяло, касается босыми ступнями обжигающе-холодного каменного пола. Повздыхав, Агнесс надела платье и попрощалась с Ронаном. О том, чтобы он проводил ее до пастората, не могло быть и речи. Рабочий люд встает ни свет ни заря, а если кто-нибудь заприметит племянницу пастора в сомнительной компании, скандала не избежать. Но всю дорогу Агнесс слышала, как шуршат кусты вдоль обочины и поскрипывает хворост — давешнее происшествие так насторожило Ронана, что он решил не выпускать Агнесс из виду. От его молчаливого присутствия становилось жутковато: казалось, что через чащобу ломится зверь, огромный и неуклюжий, и как бы Агнесс ни хотелось окликнуть его, она побоялась услышать в ответ рык.

Когда лохматая изгородь из ежевики сменилась изящно остриженными кустами жимолости, Агнесс подобрала юбки и помчалась сломя голову. Из кухонной трубы уже вился дымок, но Агнесс рассчитывала, что миссис Крэгмор слишком занята стряпней, чтобы патрулировать задний двор. А горничные ночуют не в пасторате, а в коттедже своего отца-причетника. Вот бы их опередить! Задыхаясь, она влетела в калитку, низко пригнувшись, юркнула под окнами кухни, стремглав пересекла двор и припала к упругой от плюща восточной стене.

Сердце билось громко и гулко, и при каждом ударе корсет, еще влажный, больно впивался в ребра. Ох, если мистер Линден застигнет ее в таком виде — от мятого платья пахнет тиной, в спутанных волосах вместо лент переплелись водоросли. Ни дать ни взять, Офелия восстала из пруда, куда «она пришла, сплетя в гирлянды крапиву, лютик, ирис, орхидеи» (о том, что «у вольных пастухов грубей их кличка, для скромных дев они — персты умерших» наша героиня не догадывалась — в семейном издании Шекспира эти строки были благоразумно опущены). Она попыталась изобразить взгляд загадочный в своей отрешенности. «Розмарин это для воспоминания, а троицын цвет это для дум». А наперстянка тогда для чего? Этого Агнесс не знала. Да и взгляд у нее получался не безумный, а, скорее, виноватый.

Крыльцо пустовало, что отчасти ее обнадежило, дверь тоже подалась без скрипа, и Агнесс скользнула в прихожую. Прищурилась, привыкая к полумраку, и мгновение спустя разглядела у лестницы две белые тени. От неожиданности тени расплескали воду в ведрах, свисавших с коромысел.

— Мисс Агнесс?

— Ранехонько ж вы встали.

— Я… купалась. Да! Ничто так не укрепляет здоровье, как омовения на восходе.

— В одеже? — вытаращилась на нее Дженни.

— Неужели ты считаешь, что леди станет купаться нагой. Пристойно ли это? — пристыдила ее Агнесс.

Сняв коромысла, сестры подошли поближе, дабы оценить ущерб платью и прикинуть, чем придется отстирывать бурые пятна на подоле — солью, винным камнем, нашатырем или какой-нибудь особой смесью, за которой нужно идти на поклон к миссис Крэгмор. Судя по их ужимкам, они никак не могли сообразить, огорчаться ли им дополнительной работе или восхищаться барышней, на фоне которой обе выглядели такими здравомыслящими.

— Ну, ладно, мисс, к завтрему постираем, — протрубила Дженни, и Агнесс тут же на нее зашипела — не хватало еще разбудить ректора.

— Нету его, — успокоила ее Дженни. — Два часа как ускакал на домашние крестины. За ним ажно из Бороубриджа приехали.

Агнесс едва не заверещала от счастья, но вовремя устыдилась, ведь домашние крестины, в отличие от обряда в церкви, означали, что ребеночек не жилец. В любом случае, допроса за завтраком ей удалось избежать. На радостях она попросила горничных согреть воды для ванны, но их оторопелое молчание указало на чрезмерность ее просьбы. Миссис Крэгмор скорее оттяпала бы себе мизинец, чем позволила транжирить горячую воду во вторник утром, когда ей найдется и более практичное применение. Что мисс Агнесс потребует в следующий раз? Корону со скипетром?