Блики - Виталий Цориев

И вино и еда действительно вкусные. Улучив подходящий момент, пока Вера смакует во рту кусок лазаньи, Андрей пододвигает к ней коробочку в форме сердца обшитую бархатом, в каких обычно дарят ювелирные украшения, и пристально смотрит ей в глаза. Волна эмоций пробегает по телу Веры, снизу вверх, от колен к голове, но на их гребне на берег выбрасывается только одна мысль: «Пусть это будет кулон, цепочка, все что угодно, только не обручальное кольцо». Ей совсем не хочется давать сейчас ответ, готова ли она выйти за него. Она даже испытывает нечто вроде раздражения, думая, что он совсем не чувствует ее, не видит, что она не разобралась в себе и не хочет торопить события. Она натянуто улыбается, проглатывает пережеванные овощи, мясо, сыр – как хорошо сочетаются эти запеченные ингредиенты с соусом – открывает футляр.

– Извини, но я сейчас к этому не готова. – Вере хочется поморщится от этой фразы, настолько она пошлая, но в данных обстоятельствах ничего другого ей на ум не приходит, к тому же, вряд ли он заметит фальшь, – Наверно, мне нужно время, я не хочу спешить.

Они прогуливаются по парку, держась за руки. Последние дни августа, скоро осень, дожди, но пока тепло, даже жарко. Солнечный свет, зелень, утки плавают в искусственном пруду. Она отпивает воды из пластиковой бутылки, чувствуя, как испарина проступает между лопаток. Им навстречу попадаются парочки и Вера часто ловит мужской взгляд на себе – она одела майку без бюстгальтера, ее соски, обтянутые тканью, слегка торчат. Некоторые, самые дерзкие парни успевают не только облапать ее взглядом, но и заглянуть в ее глаза, как бы говоря, пойдем со мной, я покажу тебе много интересного, но, конечно, они продолжают играть свои роли как только разминутся с Верой и отойдут на два шага. В парке много детей, они бегают, смеются, падают, плачут под присмотром своих матерей и отцов, многие из которых сидят на скамьях в тени и пьют прохладное пиво из запотевших бутылок, чтобы расслабиться после рабочего дня. С деревьев начали опадать листья, они с шорохом рассыпаются в пыль под их ногами. Вера задумывается, хотела бы она ребенка от Андрея, и приходит к выводу, что нет, по крайней мере, не сейчас и не в ближайшее время. Они останавливаются, она льнет к нему, целует Андрея в щеку.

Скоро Верина практика закончится, она вернется на учебу, и Андрей с тоской думает, что они будут проводить меньше времени вместе, хотя, может быть, так даже лучше – они дольше не надоедят друг другу.

– Хочешь мороженого? – вопрос заставляет Веру отвлечься от ее мыслей по поводу будущего. Она смотрит на Андрея, изображает на своем лице терзания, потом кивает. Они подходят к лотку, чтобы выбрать лакомство по своему вкусу.

Вера, уставшая, раздраженная, подходит к очередному скончавшемуся пациенту. На этот раз это тот мальчик, который пролежал в коме все два месяца, пока она здесь работала. Операция ему не помогла. Никто не приходил его навещать. Его волосы отрасли за это время и закрыли шрам на голове. Черты лица заострились, он похож на усопшего святого. Вздохнув, она связывает ему руки на животе, подвязывает нижнюю челюсть так, чтобы она не открылась ненароком, затем связывает вместе и щиколотки ног, пристегивая к левой бирку с номером истории болезни и именем. Накидывает на тело простыню, закрывает его с головой и оставляет на два часа – до появления трупных пятен.

Закончив, она выходит в коридор, смотрит на настенные часы. Три часа ночи, но ей пока не хочется возвращаться в сестринскую и снова ложиться на тахту. Минут через двадцать сон вернется, а пока она постоит у открытого окна, подышит свежим воздухом. Во дворе госпиталя стоит скорая, дверь в кабину водителя открыта настежь, но его самого не видно, по радио играет музыка, беззаботно-веселая, с искорками идиотизма в голосе певца, с разухабистой аранжировкой – эта песня словно специально создана для того, чтобы служить издевательским, ироничным фоном для любого серьезного жизненного события.

Вера чувствует, что за время работы в госпитале многое внутри нее изменилось, перестроилось – теперь ядро ее души излучает свою энергию по-другому, и это сказывается в итоге и на том, что происходит на поверхности ее сознания. В нем много разнонаправленных стремлений, много противоречий, много голосов, но постепенно власть захватывает одна партия – жизненной силы, животных инстинктов, рискованных поступков. Скоро ее воображение и ее эмоции зазвучат в унисон, заставляя тело действовать так, как этого хочет от нее природа, и тогда все наносное, поверхностное, осыплется, словно шелуха. Ей нужно изо всех сил бежать от слабости, старости, распада, любые средства для этого хороши, ей нужно заработать много денег, ей нужно окружить себя действительно сильными людьми, ей нужно перестать боятся себя и других, перестать сопротивляться тем демонам, которые влекут ее вперед. Она окончательно убеждается в том, что Андрей это не тот человек, с которым она могла бы прожить долго, что ей нужно расстаться с ним как можно скорее, пока это можно сделать безболезненно. Конечно, ей придется искать себе новое жилье, придется от много отказаться, все это достаточно безрассудно, но в безрассудстве можно обрести спасение, хотя бы на короткое время, от всего искусственного, фальшивого, пустого.

Сложная, слоистая структура неба: расплавленное серебро серой мглы влажно блестит, растворяя в себе бледно-жёлтый диск света от недавно взошедшего солнца; пепельные, словно намокшая вата, облака, разделённые глянцево-голубыми разводами; надвигающаяся с севера, перламутрово-холодная, отливающая хромом дымка. Льдистая улица, покрытый искристым инеем столб. Вспышками сгорающие в лучах, так и не долетев до земли, пылинки снега.

Опираясь ладонями на подоконник, девочка какое-то время следит за их суетливым падением, то и дело приподнимаясь на носочках. Её голые ноги: прилипающие к линолеуму ступни, узкие, только начавшие формироваться бёдра. Прохладный воздух, проникая сквозь оконные щели, заставляет девочку поёжиться: пупырышки невидимых, вставших дыбом волосков покрывают её бледную в резком свете утра кожу. Хрустальная, наполненная сиянием и сладостями ваза: радужные блики преломлённых её гранями лучей, словно нарисованные на покрытой трещинками раме.

Мерная вибрация холодильника, всплеск упавшей капли. Она оборачивается: её озорной взгляд пробегает по сосредоточенному лицу юноши. Мельчайшие, растворяющиеся в столовой ложке кристаллы, слабая дрожь его рук. Хмыкнув, она пробует пару жемчужных сахарных шариков: твёрдые и гладкие поначалу, они разбухают, становятся пористыми, как только попадают во влажную полость её рта. Их губчато-мягкие, розовеющие сферы пузырятся, когда она сдавливает их своими резцами: обветренные губы, хитрые, зеленоватые глаза.

Юноша (ему около пятнадцати) аккуратно, процеживая через ватку, всасывает в тонкий пластиковый шприц растворённое в ложке вещество: его треугольное лицо, светлые, слипшиеся от высохшего пота волосы. Серо-голубые глаза с мельчайшими точками зрачков. Он предельно сконцентрирован.

Сжав худенькую руку девочки чуть повыше локтя, он ждёт, пока набухнет бирюзовая, ветвящаяся на сгибе венка: тончайший металлический луч иглы, проникающий под её кожу, дрогнувший от укола подбородок. Потрескавшаяся желтоватая краска подоконника, хрустальная, наполненная сладостями ваза. Вспыхнувший красным шприц, его внимательное лицо. Жемчужные сахарные шарики разбухают, становятся пористыми, как только попадают во влажную полость рта. Их податливая поверхность сочится вишнёвым нектаром. Запёкшиеся язвочки в уголках его растянутых в улыбке губ, серый оттенок кожи. Пустой полиэтиленовый пакетик, слабо светящийся на клеёнчатой поверхности стола. Глаза девочки закатываются: электрические разряды разбегаются от её живота по всему телу. Она со стоном выдыхает. Расщепляющие свет капельки слёз, повисшие на её ресницах.